на муку, и на смерть готов. Когда одному из них приходится пострадать, век жить в беде, другой, не думая долго, сам кидается в беду, лишь бы другу его было хорошо. „Пострадаю, говорит; если и не вытерплю, умру? Нужды нет, но кого люблю, защищу от беды, избавлю от горя“. <…> Когда же такие любящиеся видят, что им невозможно соединиться, иначе один через другого будет страдать, беды терпеть, так он охотнее на всякое горе сам пойдет, сам век счастья не узнает, уедет, чтоб и слуха о нем не было, лишь бы друга избавить от беды, удалить всякое горе!..»
Иным «лишь бы вместе жить, то они не думают ни о какой беде. На все пойдут, лишь бы им не разлучаться. Хотя бы век терпеть горе, но жить вместе…» Но и они не на уровне требований, которые предъявляет к этому чувству Квитка: «Так, да не так поступает самая истинная любовь. У ней нет своей воли, своего желания, своего счастья. Она живет другим и для другого…» Он апеллирует к своему жизненному опыту: «Видел я живших столько на свете, всякую любовь, и какое от них последствие, так могу прямо сказать: „вот любовь!“» и воскрешает события, действительно имевшие место и памятные старожилам: «не знаю, водится ли еще где истинная любовь? а это происходило в старину, да именно было это». Что это признание не было художественным приемом, мы видим их в доверительных письмах Квитки и его жены к Плетневу.
Восторженно описав красоту девок с хорошо ему знакомой харьковской Гончаровки («Не один молодчик с ума сходил от черных бровей какой-нибудь Наталки! Не один француз терялся от поволоки глазок Мелашки!»), Квитка характеристику любимой им героини начинает не с восхищения ее внешностью, а с того, что она была труженица и мастерица: «Что то за девка была! Чего она не умела? Шить ли всякую работу, вышивать ли что или какое-нибудь дело сделать, все знала решительно; и уже когда что сработает, так точно, будто золотыми руками».
Многие хотели ее посватать, но она не шла ни за кого, ожидала своего, «потому что знала, что когда-нибудь встретится же ей такой, кого она изберет». И вот появляется офицер, которому предстоит занять в будущем повествовании одно из главных мест. Еще не видевшая его Галочка узнает о нем из рассказов отца, и говорит он не красоте, а о душевных качествах, уме и воспитанности своего нового знакомого: «Это такой пан, доня, что благодать Господня! Я никого не видел простее, как он. Не гордый; таки-сам, своими руками, взял и посадил меня подле себя. И что то за преумные разговоры говорил! Повек того не забуду».
Происходит их первая встреча, за ней следуют другие, и новый знакомый все больше занимает ее мысли: «Вот так-то каждый божий день Галочка что- нибудь найдет в Семене Ивановиче, чего прежде не рассмотрела: то голос приятный, то как задумается чего – а что-то частенько начал задумываться! – так-так его жаль, все бы на него и смотрела! А как ходит по хате, так какой стройный!» А после его ухода волновалась, что он больше не придет и «горько плакала до самого вечера! Чего же? И сама не знает! <…> От таких мыслей она даже с ног свалилась: прилегла на постель, обливаясь слезами…»
И вот наступает момент, когда она слышит из уст Семена Ивановича признание: «Галочка! Зоречка моя!.. Не могу без тебя пробыть!.. Все тебе расскажу, как я страдаю без тебя». «…она и не почувствовала, как заснула, думая о своем счастье…» И тут мы слышим голос автора, обращающегося к своей любимой героине: «Спи, Галочка, не просыпайся! Мы счастливы в мечте, а мечта – сон… не просыпайся, бедная!..». Казалось бы, Галочка и Семен Иванович любят друг друга и нет никаких препятствий для того, чтобы их счастье претворилось из мечты в действительность. Вот происходящий между ними разговор:
«– Когда меня так любишь… Галочка! Сделаешь ли все для моего счастия?
– Что хочешь, прикажи: пошли меня на край света… да нет на свете той силы, которая удержала бы меня от любви к тебе; а потому и нет того на свете, чего бы я, от истинной любви моей, не сделала для тебя…
– Какое блаженство! – сказал Семен Иванович и, поцеловав ее страстно, промолвил: – Галочка!.. я не могу жить без тебя!.. Я женюсь на тебе… выйди за меня!.. Куда же ты встаешь?»
Но Галочка, бледная как полотно, хватаясь за стол, неожиданно называет его «ваше благородие». Он потрясен: «Кому ты это говоришь?.. Кого величаешь?..»
«Вас», – сказала Галочка уже твердым голосом. И далее: «Вам не прилично того и думать, что вы мне теперь сказали! – говорила Галочка с некоторой суровостью».
Этот «твердый голос» и «некоторая суровость» говорят о том, что ею принято продуманное и бесповоротное решение.
«– Что с тобою сделалось?.. Галочка! Так ли это ты так говоришь? – продолжал Семен Иванович, все более и более приходя в недоумение.
– Я, Галочка, дочь обывателя Алексея Таранца, простая девка, напоминаю Семену Ивановичу, что он дворянин, пан, поручик… ему не прилично и думать так».
На вопрос, любит ли она его, Галочка отвечает: «…Видит Бог, как крепко люблю вас и буду любить навек.
– Когда же так любишь, почему не хочешь идти за меня?
– Потому не иду, что люблю вас крепко; меры нет, как люблю, пламенно люблю!
– Почему же не хочешь своего и моего счастья?
– Мое счастье в моем сердце… Желая сильно, чтоб вы были счастливы, я не хочу и слышать слов ваших».
Она отвергает его довод, что любовь равняет всех. Сословное неравенство стоит для нее выше взаимной любви и стремления к счастью. Она отказывает ему из заботы о нем:
«Чтоб не погубить вас навек; чтоб
