Очерк «1812 год в провинции» – совсем иное дело. Это, можно сказать, единственное действительно мемуарное произведение, созданное Квиткой на протяжении его творческого пути. Во время Отечественной войны писателю было тридцать четыре года, он не только видел происходящее, но и осмысливал его с высоты немалого жизненного опыта. Кроме того, она, несомненно, была самым значительным из исторических событий, выпавших на его век. Незадолго до смерти, восстанавливая панораму происходившего три десятилетия тому назад, он должен был ощущать это особенно ясно.
Описываемое в очерке начинается 11 июля 1812 года. Более двух недель прошло с того дня, как армия Наполеона форсировала Неман и ступила на русскую землю, но никто еще об этом не знает. В доме Тимофея Петровича и Ульяны Ивановны счастливые родители готовятся поздравить с днем ангела свою единственную дочь Ольгу Тимофеевну, славящуюся во всем уезде красотою, умом, скромностью и добронравием, и по тому случаю в доме великие хлопоты, все в заботах, как обыкновенно бывает в доме хозяев-хлебосолов радушных, ожидающих большого числа гостей.
Но внезапно всеобщее торжество нарушает страшная новость – что напал на Россию Бонапарт и «необъятная их сила вошла». «Не бывать тому! – диким и страшным голосом вскричал Тимофей Петрович и начал ходить по комнате большими шагами. <…> – Русская земля осквернена… и кем же?.. Французами!.. И об этом молчать?.. Кричать во все концы… трубить должно!.. Но, полно, правда ли это?.. Знаешь, кума? Земля потрясется, если враг ногою ступит на нашу матушку Россию».
Когда один из гостей прочел во всеуслышание копию с государева рескрипта, «все зашумело в собрании… „Как? Злодеи смели ворваться к нам?.. Встретим же мы незваных гостей!.. Ах, как бы скорее распоряжения!.. Все брошу, с сыном иду“. – „…Продаю имение, кидаю все, вступлю в службу…“ – „Марья Петровна проживет и без меня, стану в ряды, не отвык еще владеть ружьем“. – „Да куда им! Костей не унесут; дома и щепка бьет“. – „…Все восстанем…“ И много, много подобного разговора раздавалось по всем комнатам».
Начиная с этого момента – поступления первого известия о вторжении Наполеона в Россию и реакции на него русского общества – Квитка последовательно проведет нас через всю цепь последующих событий, но изображаться они будут не непосредственно, а так как они отражались в восприятии и чувствах современников – представителей разных слоев общества. Особого внимания заслуживает важный факт – полное отсутствие в этом произведении авторского «я», образа повествователя. Если мы вспомним, как любил Квитка всегда и по любым поводам выражать свое отношения к описываемым им людям и событиям, то оценим эту его творческую позицию как принципиальную и даже демонстративную.
Он был верен избранному им названию очерка – он изображал войну 1812 года в восприятии русской провинции и устранял себя даже от роли посредника между изображаемыми им лицами и читателем. Он воспроизводил разговоры, которые слышал, но воздерживался от любых собственных оценок и выражения собственных эмоций. Устраняя из этого произведения автора, он стремился повысить доверие к объективности его содержания и, надо думать, добился желаемого результата. В огромном массиве мемуарной литературы об Отечественной войне его очерку принадлежит особое место.
Понятно, что первые вести, которые приходили с последних дней июня, были об отступлении русской армии, и вот какие толки они вызывали:
«– Что бы это значило, – спросил Тимофей Петрович, – столько областей добровольно отдано неприятелю? Нигде не дрались. Ведут их внутрь России. Не лучше ли было бы удержать всю силу в пограничных губерниях, не так изобилующих продовольствием? Войдет враг в достаточный на все край, тогда трудно будет выжить его.
– Выживем, Тимофей Петрович. Куда бы он ни забрался, выживем. Должен быть у нас свой особый план. Наше дело не унывать, а со всею горячностью исполнять долг свой. Без умиления нельзя видеть, что вся губерния опустела и все по призыву спешат в губернский город. Даже старики выехали».
На утверждение «Закон учит нас, что о ближних должно прежде всего помышлять» – следует ответ: «Отечество есть первейший священный ближний наш». Квитка восстанавливает перед читателем факты, подтверждающие, что оно получило широчайшее распространение: жена отпускала мужа, с которым в продолжение двадцатилетней супружеской жизни едва ли расставалась на две недели, отпускала готового вступить в ополчение, которое, быть может, тотчас и выступит против ужасных, лютых французов; мать готовилась отпустить сына в армию, где неминуемо будет сеча, сеча жестокая, где прольются реки крови; туда, на эту же брань, невеста отпускала жениха, который ей был дан, которому не успела высказать и от которого не успела выслушать всего для них так дорогого… и вот, вслед за первым поцелуем любви, она получает поцелуй прощальный… и, может быть, последний!..
Ежедневно приходили вести об отступлении русской армии, о несметном числе войск, вторгшихся на нашу землю, о бедствиях и ужасах, которые они здесь творили. Все откликнулись на воззвание царя с призывом к составлению ополчения, «толпами ходили, толковали, судили, рядили – и все об одном: как удобнее собрать ополчение, чрез сколько времени выступить, идти к Смоленску, встретить французов, разбить, выгнать, выкинуть врага из России…». Приходит весть, что Смоленск уже взят, «наши все отступают по дороге к Москве… Об этом одном говорили, сошедшись, знакомые между собою, а незнакомые, проходившие мимо их, видя смущение на их лицах, сами смущались, прислушиваясь к рассказам и рассуждениям их, и спешили потолковать о слышанном с своими знакомыми».
Стало известно о сражении близ Можайска, при Бородино, «в глазах тревожащейся Москвы, с страхом и трепетом ожидающей решения участи своей». «Народ простой не выдерживал хладнокровно: собираясь кучами, говорили громко:
– Зачем наше начальство ждет повеления? Как дойдут к нам повеления, когда страшная сила пресекла все пути? Скажите нам слово, и мы в порядке пойдем, побежим отстаивать нашу родную матушку Москву!» Всех радовало, что Кутузов за сражение при Бородино был награжден чином фельдмаршала, следовательно, сражение кончилось в пользу нашу и теперь врага погонят по-русски. Когда же стало известно, что неприятеля впустили в древнюю столицу, «слышны были клики, к концу превратившиеся в вопли:
