чръпахуть ми синее вино съ трудомь см?шено, сыпахуть ми тъщими тулы[74] великыиженчюгь на лоно, и н?гуютъ мя. Уже дьскы безъ кн?са в моемъ терем? златовръс?мъ. Всю нощь съ вечера[75] врани възграяху[76].
И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола сл?т?ста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца прип?шали поганыхъ саблями, а самою опуташа въ путины жел?зны. Нъ уже, княже, Игорю утръп? солнцю св?тъ, а древо не бологомъ листвие срони: по Роси и по Сули гради под?лиша. А Игорева храбраго плъку не кр?сити! Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на поб?ду. Олговичи, храбрый князи, досп?ли на брань…
Тогда великий Святъславъ изрони злато слово слезами см?шено и рече: «О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цв?лити, а себ? славы искати. Нъ нечестно одол?сте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалуз? скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней с?дин?[77]!
А чи диво ся, братие, стару помолодити? Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гн?зда своего въ обиду[78].
Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прелет?ти издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногат?, а кошеи по резан?[79].
Ты, буй Рюриче, и Давыде! Не ваю ли вой злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными, на пол? незнаем?? Вступита, господина, въ злата стремень за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
Галичкы Осмомысл? Ярославе! Высоко с?диши на своемъ златокованн?мъ стол?, подперъ горы Угорскыи своими жел?зными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Киеву врата, стр?ляеши съ отня злата стола салтани за землями. Стр?ляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носить ваю умъ на д?ло. Высоко плаваеши на д?ло въ буести, яко соколъ на в?трехъ ширяяся, хотя птицю въ буиств? одол?ти. Суть бо у ваю жел?зныи паворзи подъ шеломы Латинскими. Т?ми тресну земля, и многи страны[80] – Литва, Ятвязи[81] и Половци – сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи.
Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи не худа гн?зда шестокрилци! Не поб?дными жребии соб? власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы Ляцкии и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стр?лами за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
Уже бо Сула не течетъ сребренымн струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ Полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынь Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы Литовския, притрепа славу д?ду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровав? трав? притрепанъ Литовскыми мечи[82]. и рекъ: «Дружину твою, княже, птиць крилы приод?, а зв?ри кровь полизаша». Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго – Всеволода, единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра т?ла чресь злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие, трубы трубятъ Городеньскии.
Ярославе и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ д?дней слав?. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю[83].
Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо брать брату: «се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себ? крамолу ковати, а погании съ вс?хъ странъ прихождаху съ поб?дами на землю Рускую.
На Немиз? снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоц? животъ кладутъ, в?ютъ душу отъ т?ла. Немиз? кровави брез? не бологомъ бяхуть пос?яни, пос?яни костьми Рускихъ сыновъ.
Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотск? позвониша заутренюю рано у святыя Софеи[84], а онъ въ Кыев? звонъ слыша. Аще и в?ща душа въ дръз? т?л?, нъ часто б?ды страдаше. Тому в?щей Боянъ и пръвое прип?вку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птищо горазду суда божиа не минути!»
Были в?чи Трояни, минула л?та Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъи бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стр?лы по земли с?яше. Ступаетъ въ златъ стремень въ град? Тьмуторокан?, той же звонъ слыша давный великый Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ по вся утра уши закладаше въ Чернигов?. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе[85] за обиду Олгову, храбра и млада князя[86]. Тогда при Олз? Гориславличи с?яшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ в?ци челов?комь скратишась. Тогда по Руской земли р?тко ратаев? кикахуть, нъ часто врани граяхуть [87] хотять полет?ти на уедие. То было въ ты рати, и въ ты плъкы, а сицеи рати не слышано!
