глазам, а когда отняла их, вид у нее был совершенно ошеломленный. Она нелепо водила перед собой растопыренными пальцами, а глаза ее, испуганно вытаращенные, казалось сплошь залитыми чернотой расширившихся зрачков.
Дора ослепла…
Гроза повернулся к фургону:
«Беда! Дора ничего не видит!»
«Спокойно! – словно бы зазвучал в его ушах уверенный голос Трапезникова. – Начинаем! Tempestas!»
Это было сигнальное слово для Лизы. В переводе с латыни оно означало «гроза», и все понимали, почему было выбрано именно оно. По этому сигналу открывалась связь между Лизой и Дорой – «боевая связь», как это называл Трапезников, – и начинал действовать на полную мощность его «рупор».
Лицо Доры мгновенно стало спокойным. Она опустила руку в карман тужурки. Вот сейчас она выхватит револьвер и…
В это мгновение кто-то до боли сжал Грозе руку. Он знал, что рядом никого нет, однако все же недоумевающе взглянул на свои пальцы, сведенные судорогой. И сейчас же в его сознание прорвался чужой размеренный голос:
Это был какой-то посторонний мысленный посыл, причем настолько сильный, что Гроза на эти несколько секунд перестал воспринимать четкие сигналы Николая Александровича, Лизы, Доры и ощущал только ужасное недоумение и растерянность, овладевшие им. У него помутилось в голове – мыслить мешал чужой голос:
Грозе почудилось, будто его сознание внезапно окуталось серым туманом, и сквозь этот туман каким-то образом прорывались отдельные то ли крики, то ли стоны, то ли приказы, мешались фигуры людей, черные пятна чередовались с мутно-цветными, и во все это вдруг врезались громкие хлопки – звуки выстрелов.
Немедленно зрение и сознание прояснились, и Гроза с необыкновенной четкостью увидел Ленина, падающего к колесам автомобиля, Дору с револьвером в руке, испуганных, ошеломленных рабочих, а потом до него донесся отчаянный крик Лизы: «Берегись, Гроза!» – и приказ Трапезникова: «Внимание!»
В то же мгновение Гроза почувствовал, что судорога скручивает уже обе его руки. Он застонал от боли и встретился взглядом с черными глазами, приближавшимися к нему. Да-да, ему показалось, будто фигура Артемьева обратилась в некую бледную тень – остались только мрачные глаза, в которых сосредоточилась вся сила этого человека, желавшего подчинить себе Грозу, а может быть, и уничтожить его.
Его самого, Трапезникова, Лизу…
«Tempestas!» – просверлил сознание голос Николая Александровича, и Гроза окончательно пришел в себя. Теперь он отчетливо видел подошедшего совсем близко Артемьева и швырнул в него «огонь» со всей силой ненависти, на какую только был способен!
Клуб пламени ударил Артемьева в лицо, однако тот, видимо, все-таки успел защититься, потому что Грозе почудилось, будто огромный огненный шар, который попал в Артемьева, рассыпался на множество мелких, раскатившихся по площади, и это заставило людей на мгновение обмереть в припадке необъяснимого ужаса, утратив всякий интерес к происходящему. Однако ядро огня, центр пламени, в котором сосредоточилась вся сила Грозы, все же оказался достаточно мощным даже для Артемьева: он зажал глаза руками, хрипло закричал и с громким стоном рухнул наземь, забыв обо всем и полностью сосредоточившись на собственной невыносимой боли.
Этого времени хватило Трапезникову, чтобы выскочить из фургона, подхватить с трудом державшегося на ногах Грозу и протащить его сквозь толпу. Люди все еще не вышли из оцепенения страха и тупо смотрели на лежащего на земле Ленина. Его поддерживал выскочивший из автомобиля шофер, которого на мгновение охватило такое же оцепенение, как остальных.
Фургон был уже рядом. Дог свесился с козел и помог Трапезникову втащить Грозу внутрь. Руки Лизы и ее губы, прижавшиеся к его губам, – это было последнее, что успел почувствовать Гроза, прежде чем провалился в глубокое беспамятство.
– Лучше бы вы меня прописали, – угрюмо бормотала Симочка. – Все-таки близкий человек, родной, можно сказать. А то подселят невесть кого – наплачетесь потом!
Ольга, отжав намоченное в ледяной воде полотенчико и положив его на лоб Асе, выдохнула сквозь стиснутые зубы.
