— От этих извергов добьешься послаблений. Они там вообще зверствуют.
— Почему вы за него заступились, когда блатные хотели его изнасиловать?
— У меня с блатными были свои счеты, ведь они и на меня нападали. Вот когда мы с Александром объединились, нам стало проще. Мы даже спали по очереди, чтобы эти гады не смогли застать врасплох.
— В чем его обвиняют?
— Понятное дело — в попытке убить Шушкеева. Правда, говорил еще что-то о валюте.
— Так, так, — оживился Моисеенко. — Что именно он говорил?
— О том, что следователь задавал вопросы, мол, что он знает о торговле Шушкеевым валютой. Я тогда на это не обратил внимания, не знал, что пригодится.
— А к нему нет претензий по валюте?
— Нет, это Шушкеева за валюту могут посадить.
— А Сашу за что?
— Я же сказал, за удар ножом, — резко бросил Эди, после чего Моисеенко глянул на Марка, который успокаивающе кивнул, мол, такая реакция возможна.
— Вы знаете, кто допрашивает Сашу?
— Следователь, — ухмыльнулся Эди.
— Понятно, что следователь, но от какого он ведомства?
— Ментовский.
— Это Саша говорил?
— Конечно, кто же еще. Он еще жаловался, что мент требует от него сделать заяву на Шушкеева, обещая за это снисхождение по его делу.
— Он не рассказывал, о чем конкретно?
— Нет, да мне это и неинтересно было. Помню, тогда я ему сказал, что следователь может наобещать и не выполнить обещание.
— Сашу часто вызывали на допрос?
— Не чаще других.
— Долго ли допрашивали?
— Так же, как и других, по два-три часа.
— Его не избивали на допросах?
— Этого не было. Что-что, но рукоприкладства со стороны следаков не было.
— Как он себя вел после допросов, не было ли у него некоторой неадекватности в поступках и словах?
— Каждый раз возвращался озлобленным, а насчет адекватности или неадекватности ничего не могу сказать. Каких-либо сдвигов по фазе я не замечал, — хихикнул Эди.
— Хорошо, скажите тогда, в чем проявлялась его озлобленность?
— Матом ругался в адрес своего следователя и надзирателей, которые обзывали его мокрушником, оскорбляли всякими грязными словами, — раздраженно заметил Эди.
— Извините, а что значит «мокрушник»? — спросил Моисеенко, бросив недовольный взгляд на улыбающегося Марка.
— Убийца. Этого только дошколята не знают, — в прежнем тоне заметил Эди.
После чего по рекомендации Марка Моисеенко поменял тему и спросил:
— Эди, можете рассказать, что из себя представляют ваши минские друзья?
— Вы о Юре? — улыбнулся он.
— Не только о нем, но и о блатных и, конечно, о себе впридачу, — уточнил Моисеенко.
Эди, не торопясь, рассказал о Юре и адвокате, а также знакомых из числа блатных. Затем, после напоминания Моисеенко, о своей семье, жизни в Казахстане и на Кавказе. Моисеенко слушал внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы, а в конце неожиданно спросил:
— Эди, вы сотрудник КГБ?
— О-о, так меня еще никто не обзывал. Националистом, врагом народа и тому подобное приходилось слышать, но гэбистом еще нет, — рассмеялся Эди, а затем, брезгливо сморщив лицо, заметил: — Я не просто сотрудник КГБ, я Штирлиц.
— В каком звании? — невозмутимо спросил Моисеенко.
— Майор, нет, штандартенфюрер, — бросил Эди. — Ха-ха, от ваших вопросов можно обалдеть, вы это понимаете?
— Понимаю. Но все-таки, где вы учились на чекиста? — взволнованно спросил Моисеенко.
— Ну хорошо, давайте поиграем, — легко засмеялся Эди. — Запоминайте — в Тбилиси. Знаете, там природа… Нет, даже не буду пытаться передать
