– Жаль. Мы подружились.
Странный они народ – бабы. Только что я ей сказал, что мне была не безразлична другая, тем более, она не глухая и не слепая – была там, всё видела и слышала – Даша та ещё крикунья. А они – «подружились»! И где ревность? Соперничество? А обида, что обратил на неё внимание только после того, как не стало возврата к другой? Что это – мудрость, хитрость или глупость? Равнодушие? Расчёт? Блин, что за племя это, бабы, никогда не просекаешь их мотивации!
Ходили, прогуливались, вели непринужденный разговор ни о чём – «о погоде и молодёжной моде». Пока не запылил ЗиС.
– Вести, – выдохнул я.
Двоякое чувство возникло – не хотелось его видеть, не хотелось получать цэу от командования, хотелось, «чтобы лето не кончалось». И в это же время я ждал ЗиСа. Не столько «туда» хотелось, сколько давила невозможность «тут» оставаться. Как ни притворяйся, моё место – там. Потому дальнейшее нахождение вне боя несло негативный окрас. Кроме чувства неопределённости и «зависания вне координат», ещё и слегка погрызывала совесть. Чувство такое же, как у ребёнка отобрал конфету и ешь у него на глазах. Это и есть – Зов Долга?
Когда мы вернулись, кемпинг уже свернули. Нам предписывалось выдвигаться на аэродром, расположенный в полусотне километров, там нас подберут самолёты. На них мы и вылетим в «распоряжение управления кадрами». Если не ошибаюсь, это в Москве. Интересно, её восстанавливают или до Победы отложат? Вот и узнаем.
Небесная гавань
Аэродром – это слишком громкое название. Выровненная земляная полоса на поле – вот и весь аэродром. Построек – никаких. Несколько палаток и землянок. Стоящие под открытым небом обслуживающие грузовики, бочки в два яруса. И ни одного самолёта. Навес около полевой кухни. Две деревянные каланчи с болтающимися на них полосатыми конусами для определения ветра. ВВП подскока, не более. Да, так оно и оказалось. ВВП использовался как пит- стоп перегоняемым с Дальнего Востока ленд-лизовским бомбардировщикам. На них нам и придётся лететь. Надеюсь, не в бомболюке? Вместо бортстрелков? Ого, с комфортом! Самолёты шли только с перегоняющими их пилотами, места были.
Это всё мне рассказал однорукий летун – комполка. Без руки – он точно отлетался, но его организаторский опыт пригодился. Но, видимо, без неба ему – край. Солнце ещё высоко, а от него уже перегаром несёт.
А самолёты ждут только завтра. Потому нам предложили «чувствовать себя как дома» и пригласили в «столовую» на ужин.
За ужином, под стопочку, рассказал ту самую каноническую байку про корову в бомболюке: «Жить захочешь – не так раскорячишься!», спел не менее канонические «На честном слове и на одном крыле», «Опустела без тебя Земля» и ещё несколько песен, имеющих отношение к людям-птицам.
Надо ли говорить, что мы стали «свои в доску»? Или как у них, небожителей: «в плоскость», «в стабилизатор»? Со склада тут же нам были выданы американские кители и фуражки вместо «неуставных» гражданских одежд, мне перепала кожаная куртка-пилот. Ленд-лизовская. Максимального размера, чтоб на «доспех» налезла. И ленд-лизовские же солнцезащитные очки. Бомберы были американскими, шли в комплекте с экипировкой, которая, частенько, до фронтовых полков просто не «долетала», оседая в таких вот складах таких вот «аэродромов подскока». Та же история и с НЗ. Мне раздухарившийся комполка предлагал ещё и кольт в новенькой кобуре, но я взял только портупею, а от кольта отказался. ТТ меня вполне устраивал. И с боезапасом попроще. А вот Брасень устроил тут «фондовую биржу», меняя «шило на мыло» – целебную медвежатину на ленд-лизовский импорт. А потом будет кольтами добывать что-либо нужное мне. Потому – пусть. Хотя это и называется тут спекуляцией и осуждается.
Я выпил стопочку для приличия и стал выкручиваться, чтобы и не пить и хозяина стола не обидеть. И в самый разгар застолья пришлось сваливать, летун стал чрезмерно настойчив до: «Ты меня уважаешь?» Удостоил осуждающего взгляда Кадета, сливавшего в себя стопку за стопкой, прошёл до стоянки нашего транспорта, взял медвежью шкуру и пошёл к ближайшему пригорку с редкими кустами какими-то на нём.
Расстелил шкуру, завалился на неё, положив голову медведя под свою. И стал любоваться закатом через солнцезащитные очки. Очки, кстати, были очень похожи на те, в которых Сталлоне снимался в фильме «Кобра». Сам фильм я не помнил, но у меня плакат этот год висел в комнате.
– Виктор Иванович! – услышал я голос докторши.
Я откликнулся. Она подошла, присела на медвежью шкуру по моему приглашению, скромно поправляя юбку, потупив взор.
Сама пришла. Решила взять инициативу в свои руки?
Сидит, молчит. Я так же молча лежу. А что говорить? Мы взрослые люди. И так понятно, что произойдет. Зачем слова? Преумножать ложь?
Я протянул руку и погладил такое родное лицо. Как же она похожа на мою жену! Докторша, как котёнок, потерлась щекой о мою руку. И кинулась на меня, целуя.
Она лежала у меня на груди, пальчиками поглаживая шрамы. Я, лёжа, курил.
– Как порядочный человек, я теперь обязан тебе предложить стать моей женой, – сказал я, выпустив дым в куст.
