станет известно, что немцы сформировали из казаков целые конные корпуса, что будут пацанята-казачата писать в графе «национальность»? Казак? Нет. Им западло будет. Русскими станут. Не красные провели расказачивание, а сами казаки, когда затеяли мародёрство под шумок свержения царя, на своей же родине.
– Не было такого!
– Ах, да! Совсем забыл! Русского мужика казаки давно перестали считать своими. Зазнались. И в гражданскую вели себя в России так же, как на вражеской земле. Так кто ж виноват, что мужик перестал видеть в казаке опору Отечества, а увидел лишь разбойника? Татя. А с ними разговор у мужика – только один. На языке дубины и топора. А теперь, когда казаки надели мышиную форму фашистов, под знаменем со свастикой своих стали убивать, – вообще звездец! Последний гвоздь в гроб казачества, как явления, загнали. А жаль. Но вполне справедливо. Часть организма, что перестаёт функционировать штатно, отмирает и должна быть удалена из организма. То же самое произошло и с аристократией. Ни царя, ни князей, ни дворян. Они не захотели выполнять свою работу, единственной их функцией стало – паразитирование. Теперь их работу выполняют другие. Вы их красными наркомами называете. Как зазвездятся, станут паразитами, их тоже скинут. Народ у нас терпимый, но и на расправу ярый.
– Чудно вы говорите, товарищ командир, – вдруг подал голос Крыс.
– Уж как есть.
– Вроде и не агитируете, а всё одно – агитируете.
А ты не так прост, крыса.
– А ведь теперь и вы – враг народа. И вам тоже нет возврата. Под трибунал потащат.
– Бывает, – согласился я, – потащат. Так ведь и сам виноват.
– Это в чём же? – вскочил Авторадио. – Ты – сдался?
– Нет. Хотя… Я дал себя застать врасплох, дал себя ранить, дал себя пленить.
Оба моих собеседника пристально смотрели на меня. Не понимают? Или, как обычно, ненормальным посчитали? Орхеневшим типом с завышенными требованиями к самому себе?
А что, не так разве? Только требования эти не завышены. Виноват. Позволил случиться тому, что случилось. И что, что Волкодав энкеведешный выше званием? Пох на его геометрию! Не должен был самоустраняться, не должен был пускать всё на самотёк. Звание – ничто. Там я был командир! Я был старшим, по факту. И вся полнота ответственности на мне. За плен, за обезглавливание подразделения в ответственный момент, за неизвестный мне исход прорыва. За жизни моих бойцов. За смерти, которых можно было избежать.
В том числе за жизнь этого призрака, что топает сквозь всё ещё зелёные кусты. Ветки с уже редкими листьями исчезают в нём, как в голограмме. Дико видеть было происходящее. Сознание противится неестественности процесса – ветки должны изгибаться, отталкиваемые телом идущего, а не растворяться в нём.
Я так явно смотрел на Громозеку, что двое моих спутников тоже посмотрели в ту же сторону, ничего не увидели, этого павшего, но восставшего, бойца видел только я. Ничего не увидели, переглянулись. Пох на них! Пусть думают, что хотят!
– Статус?
– Населенный пункт. Пять подворий, пристройки, сараи. Населения нет. Тел тоже. Живности – никакой.
– Точно?
– Я бы живых учуял.
– Тогда, привал окончен! – приказал я уже вслух, поднимаясь, помогая себе рукой, цепляясь за дерево. – Пятачок, а не пора ли нам подкрепиться? Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. Стаканчик здесь, стаканчик там – на то оно и утро! – Напевал я себе под нос.
И уже мысленно:
– Громозека, а ты пожрать не найдёшь? Может, у тебя и на жрачку нюх прорежиться?
– Попробую.
– Попробуй. Тебе-то хорошо – ты уже никакой нужды не испытываешь. А я вот мёрзну, болею, голодаю, недосыпаю. И вообще, работа военнопленного – сплошной стресс! И молока за вредность не выдают.
И мы рассмеялись. А когда увидели лица моих спутников, ржали ещё хлеще! Хотя их понять можно – человек, который внаглую узурпировал власть в отряде, смотрит в никуда, разговаривает сам с собой, ржёт без причины. Явно тронулся по фазе! Прямо за будущее страшно.
– В голове моей опилки – не беда! Да, да, да! Но кричалки и вопилки сочиняю я неплохо, иногда. Да!
Прямо и настроение от этой песенки из детства стало повышаться:
– Хорошо живет на свете Винни Пух! Оттого поёт он эти песни вслух. И не важно, чем он занят, если он худеть не станет. А ведь он х…ть не станет! Никогда! Да!
–
