Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

делают, как легко догадаться, религии, но при ближайшем рассмотрении их интерпретации жизни точно так же художественны «насквозь и глубже», как и стихи Петрарки или Данте, – да, это действительно так, но лишь для стоящих в стороне и никогда для истинно верующих: последние до последнего будут отрицать художественную природу своей религии, настаивая на ее онтологической и внехудожественной первичности, но может ли она по самой своей магической и антиномической природе быть внехудожественной? или, иными словами: кто из нас всерьез воспринимает Петрарку и Данте? но и вместе с тем кто из нас не чувствует глубочайшей и почти религиозной необходимости их появления в этом мире? вот так и продолжаем мы сидеть между двумя стульями, а компьютер с усовершенствованной графикой по-прежнему продолжает шутя вырисовывать порнографические сюжеты, где главными героями являются двое очень великих и очень целомудренных на первый взгляд людей.

Утраченные иллюзии. – Когда секс лишается какой бы то ни было высокой иллюзии, как, например, достижения полного слияния с наиболее желанным в мире существом, или удовлетворения самого жгучего и самого метафизического вместе любопытства (его превосходит по части метафизичности только смерть, но к ней почему-то нет никакого жгучего интереса), или благородной привычки (идущей еще от прочтения сказок) посреди глухой и безнадежной, как лес, обыденнности снова и снова находить потайные тропинки в волшебный мир (женщины), или приключенческого завоевания некоей тщательно скрываемой до поры до времени одеждами и ревниво оберегаемой обществом, родственниками и (в меньшей степени) самой женщиной блаженной «земли обетованной», или возвышенного стремления периодически испытывать состояние, в котором в первичном и неразложимом виде присутствуют практически все основные и обычно взаимоисключающие друг друга чувства (такие как любовь и ненависть, блаженство и разочарование, недоумение и восхищение, насилие и жертвенность, равнодушие и страсть, психо- физическое здоровье и разного рода извращения, романтика и жизненная проза и так далее), или, наконец, столь же элементарной, сколь и труднейшей попытки на зыбучем фундаменте секса построить крепкое, красивое и надежное здание семейной гармонии, – итак, когда в сексе начисто отсутствуют подобные естественные и высокие одновременно иллюзии (которые очень часто, правда, рушатся под тяжестью собственной самовнушенной природы, но из этого никак не следует, что их вовсе не должно быть), – да, тогда секс становится, тем, что он – но только сам по себе – есть, а именно: трезвым минутным наслаждением.

И в качестве такового он уже ничем принципиально не отличается, например, от того же поедания шоколада.

Но в таком случае секс перестает быть движущей космической силой.

Поэтому естественно и неизбежно, что в иных (и многих) молодых людях обоего пола в наше время – потому что никакое другое время не уделяло столько сил и внимания искоренению каких бы то ни было иллюзий, как наше – должно возникнуть при таком положении дел полное равнодушие к сексу: точно так же, как иные (и многие люди) равнодушны к шоколаду.

И оно, это повальное равнодушие, уже возникло.

И даже в массовом числе.

Его последователей зовут асексуалами.

Главный инстинкт. – Нет, пожалуй, лучшего примера понять соотношение пути и цели, а тем самым и художественной природы бытия, нежели ухаживание за женщиной: женщина ведь недаром отождествляется с жизнью, и любое ухаживание имеет, как правило, простую и ясную цель – интимный контакт с нею, но когда этот контакт состоялся, безразлично, единожды или многократно, значение цели постепенно сходит на нет, а значение пути, напротив, возрастает до максимума.

Любопытно, что оргазм, это абсолютное, как скорость света в физике, воплощение цели в связи с женщиной, физически не поддается воспоминанию, то есть получается, что то, к чему мы так стремились, что казалось нам когда-то самым важным в жизни, – оно растворяется, «как сон, как утренний туман», зато остается в памяти отношение с женщиной: как мы ее впервые увидели, как образ ее лишал нас сна и учащал биение сердца, как мы познакомились с нею, какие слова ей говорили и как безумно волновались при этом, как впервые шли с нею в постель, какое взаимопонимание возникло между нами и как стали появляться первые разногласия, как явились следом и неизбежные признаки отрезвления после любовного угара, а с ними и легкая горечь, и разочарования, и быть может мимолетная улыбка над собственным чрезмерным увлечением, и как, наконец, в нас незаметно вошло аптекарское взвешивание образовавшейся после связи гармонии: хватит ли ее на прочное долговременное отношение или следует прекратить связь, – и так далее и тому подобное.

Вот что останется навсегда в нашей памяти и вот что станет навсегда очередным изгибом в линии персонального бытия или еще одним ответвлением нашего биофического сюжета, а то обстоятельство, что возникло все это и держалось долгое время на стремлении к соитию, как на шелковой нитке, – все это со временем забудется и потеряет свое значение.

Оттого-то даже самый безнадежный флирт с женщиной – то есть неминуемо чреватый рано или поздно и с той или иной степенью жесткости отказом женщины мужчине – все-таки для последнего неотразим, и это лишний раз доказывает, что человек принимает страдания наравне с радостями, и только делает вид, что во что бы то ни стало избегает первые и любыми путями стремится ко вторым, – нет, он именно стремлением к приятному заводит, точно часы, сложный и внутренне ему необходимый сюжетный механизм, в котором, как правило, неприятного куда больше, чем приятного, но это неважно, главное – завести часы и раскрутить сюжет, который, распрямляясь от энергии главного инстинкта, еще и движим с другой стороны едва ли не более существенным инстинктом самопознания, ибо нет для мужчины более ясного зеркала, чем женщина: в нем и только в нем видит он все свои слабости и