Напротив, гармоническая уравновешенность, причем в каждой музыкальной строке, отличает И.-С. Баха, – и хотя в баховской полифонии постоянно звучат потрясающе страстные аккорды, это именно страсть от третьего, а не от первого, как у Моцарта, лица, и потому эмоции, получаемые от Баха, не размягчают и не расслабляют душу, а усиливают и концентрируют ее: трудно придумать более укрепляющую и благотворную душевную терапию, чем баховская музыка, тогда как в Моцарте много депрессивного, пусть эта самая великая и прекрасная депрессия, какая только может быть, но это все-таки депрессия, – мне вообще непонятно, как музыка Моцарта может лечить.
У Моцарта постоянное движение – то вверх, то вниз, там взлеты горе и скольжения в бездны, у Баха – сплошное восхождение ввысь, и даже там, где нужно немного спуститься, чтобы начать новое восхождение, он делает все, кажется, чтобы не пойти вниз, как бы «прокручивает» на месте, и все-таки в конце концов продолжает неустанное движение наверх. Прообраз музыки Баха, если оставить в стороне «гармонию сфер» и мысль о том, что если бы Господь-Бог вздумал создать музыку, он бы написал ее, как Бах – немного устаревшие представления – внутреннее развитие человека, просто развитие как таковое, и как бы рост и созревание духовности в душе, безразлично, в каком виде и в какой фазе, всегда от низшего к высшему, и разве что скорее мужское, чем женское по тональности.
Всю жизнь мы что-то делаем – точно скользим по волнам, но наша прожитая жизнь еще более тиха, глубока и загадочна, чем океанские глубины, в нее не войти уже никому, и даже мы сами, теребя ее беспорядочными усилиями памяти, находимся в положении читателя, который, затеяв разговор с любимым персонажем, потребовал бы от него всерьез ответа, – так что пока мы скользим по океанским волнам в нашей утлой ладье, мы – с Моцартом, а Моцарт – с нами, и даже когда мы заглядываем вниз, в глубину, и ощущение устрашающего величия охватывает нас – это тоже все еще Моцарт, – но если бы нам случилось вдруг утонуть, и первый ужас прошел, и восстановилось бы в нас новое, необъятное, великое и не знающее страха посмертное сознание, то это, пожалуй, можно было бы сравнить с музыкой И.-С. Баха.
Прошлое и будущее кажутся двумя гигантскими чашами, в одной из которых плещется жизнь бывшая и навсегда законченная, а в другой находится жизнь грядущая и как бы никогда до конца не способная завершиться, любопытная вещь! хотя будущее, любое будущее рано или поздно станет сначала настоящим, а затем прошедшим, то есть тоже обратится в чистое бытие, а значит нам следовало бы относиться к нему с доверием и видеть в нем источник того «вечного покоя», каким оно когда-нибудь сделается, мы испытываем по отношению к будущему несколько иные чувства и побороть их не в состоянии, будущее всегда и неизменно вызывает в нас смутную, тонкую, не до конца осознанную тревогу: иногда просветленную по тональности, иногда окрашенную беспричинным пессимизмом, мрачными предчувствиями и субтильной скорбью, – и был на земле один-единственный человек, который, можно сказать, адекватно, то есть вполне чувственно и одновременно вполне метафизически выразил эту тревогу будущего в своем искусстве, – Моцарт!
Как явился в мир, точно по странной аналогии, тоже один-единственный человек, воплотивший в своем творчестве противоположность жизни – чистое бытие как извечную субстанцию не только минувшего как такового, но и всего того, что им в данный момент еще не является, но когда-нибудь неизбежно будет – важнейший нюанс! – со всем его вытекающим отсюда всепоглощающим и всепобеждающим гармоническим покоем, непостижимой умиротворенностью при задействовании всех драматических и даже трагических поворотов как на душевном, так и на космическом уровнях, со всей его мужественной и глубоко духовной интимностью, где, кажется, нет ничего кроме непрестанного духовного развития в чистом виде, однако парадоксальным образом отсутствует единственный предмет и субъект духовного развития, то есть человеческое Я… – И.-С. Бах!
Однако даже спустившись из высокой сферы музыкального искусства в приземленную область повседневности, мы находим приблизительно то же самое: будущее не только вызывает в нас безотчетную тревогу, субтильное волнение и необъяснимое беспокойство, но ко всем этим чувствам примешивается еще что-то глубоко нечистое и к тому же абсолютно неустранимое, что-то бередящее и смущающее душу, что-то такое, что, как несмешивающаяся ни с чем гомеопатическая субстанция неспособно ни при каких условиях обеспечить нам душевный покой и дать полное нравственное умиротворение, – вот катарсиса-то, как любили говорить древние, нет и в помине в восприятии будущего! – Моцарт! Мы думаем: как многое изменится в мире через десять-двадцать лет, но нас уже при этом не будет, и это вселяет в нас тонкую горечь и непобедимое сожаление, между тем столетия, тысячелетия, эпохи и зоны минули, и нас в них не было, а может быть мы и были, да ничего в нас от этого не осталось, – однако тем поразительней в том и другом случае ощущение именно катартического покоя и некоего просветленного, если и заинтересованного, то без какой-либо примеси эгоизма, внимания к событиям минувшего, словно речь идет о близких персонажах хорошо знакомого романа, которыми интересуется новый, только что явившийся на сцену персонаж – мы сами, – И.-С. Бах!
Немаловажный нюанс: бытие и Бах – это ни в коем случае не прошлое как таковое, а скорее настоящее и будущее, которым суждено рано или поздно сделаться прошлым, и приять в себя его умиротворенную и всепримиряющую субстанцию, как по аналогии жизнь и Моцарт – это не только настоящее и будущее, но и прошлое, в чреве которого всегда дремлют беспокойство и томление, тоска и тревога, ожидание и скорбь, прошлое, беременное будущим.
Вот математическим доказательством такой беременности являются как раз многочисленные, неоднократно подтвержденные и все-таки непостижимые для человеческого ума предсказания будущего: в самом деле, мы привыкли к тому, что жизнь непредсказуема, и в этом заключается ее величайшее, неотразимое очарование, ведь когда мы отваживаемся на какое-то рискованное предприятие, мы реально осознаем и ощущаем каждой клеткой нашего существа возможность его краха, это порождает в нас тысячи сомнений, опасений и страхов, но параллельно дарит нам и то предельно простое и волнующее ощущение, которое мы не променяем ни на какое другое, и которое есть квинтэссенция жизни. Жизнь – это всегда одновременное наличие двух
