Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

за днем сегодняшним последует день завтрашний – но мы решительно не готовы поверить в то поистине «единственное на потребу», что из далекого Творца мгновенно делает Бога живого и даже Отца нашего Небесного: признание того простейшего и очевидного для любого «познавшего Бога» факта, что этот мир наш есть не больше и не меньше как всего лишь Его мысль (или множество мыслей), «подмороженная» до уровня плотной субстанции, – но тогда ведь невозможно всерьез этим миром заниматься, как мы это привыкли делать испокон веков.

И Бог все это терпит, оставаясь для нас Творцом, но внутренне желая более близкого к нам отношения.

И мы терпим, втайне предпочитая тяжкую жертву болезней, старости и смерти еще более тяжкой для нас жертве полного отказа от мира.

И музыка И.-С. Баха укрепляет нас в нашей сугубо гностической позиции.

И так было, есть и будет до скончания века.

Амен.

V. О скольжении по неуловимой грани между тем, что называют сном, и тем, что принято именовать явью

Феномен актера. – Когда я вспоминаю о главном завещании тибетских и дзен-буддистов, а именно, о том, что все мы в своей основе и изначально, так сказать, от века, просветлены, – у Будды, правда, волосы встали бы на голове от таких слов, настолько они противоречат всему, чему он учил! а значит, нет ничего в жизни такого, в чем бы мы внутренне, по существу нуждались, что нас сделало бы лучше, выше и чище, или, наоборот, что мы могли бы безвозвратно потерять, – смерть ведь забирает у нас лишь то, что нам по сути не принадлежит, оставляя как раз то, что поистине наше, – итак, когда я, проникнувшись этим глубочайшим будцийски-антибудцийским настроением, вижу, что желать, собственно, нечего, и терять нечего, и страдать не от чего, – для тибетских буддистов страдание есть иллюзия, и от такого утверждения у Будды вторично встали бы волосы на голове! – так вот, когда я, ясно осознавая все это, продолжаю все-таки как ни в чем ни бывало и дальше что-то желать, о чем-то сожалеть и от чего-то страдать, и вместе вижу, что все вокруг меня точно так же живут, жили и будут жить, – итак, когда я, видя и сознавая все это, вынужден прийти к выводу, что мир наш, может быть, и в самом деле просветлен в своей основе, и одновременно пребывал, пребывает и будет пребывать во мраке непросветленности, так что дико и нелепо даже представлять, что может быть иначе, и что космос наш когда-нибудь вдруг сделается просветленным, и воцарятся на земле Добро и Свет, а Страдание прекратится, и не останется в мире ничего темного, загадочного и противоречивого, – так вот, проникнувшись вполне этими чрезвычайно мудрыми настроениями, я вспоминаю всякий раз итоговую ремарку всей жизни и творчества Шекспира.

Ремарку о том, что мир – это театр, и мы в нем – актеры, не больше и не меньше, и все сразу встает на свои места, потому что феномен актера, способен, как будет показано ниже, пролить свет на кардинальный вопрос о том, что нас ждет после смерти, а на него мы уже имеем по крайней мере два противоположных, но в равной мере убеждающих ответа.

Подразумеваю буддизм и ясновидение Эм. Сведенборга: им можно на слово поверить, тогда как множество других аналогичных гипотез приходится отбрасывать, поскольку на каком-то этапе внутреннего развития сердце и ум перестают им верить: так отбрасываем мы со временем не вполне убедительные художественные образы, но буддизм и Сведенборга выбросить из души трудно, как трудно вытеснить из сознания наиболее удавшихся в искусстве персонажей.

Итак, согласно Будде, нет ни бессмертной души, ни Бога, зато есть вечный космос, великое множество богов и бесконечная цепь реинкарнаций, – это одно; Эм. Сведенборгу дано было беседовать с ангелами и они ему поведали, что Бог есть, и есть вечная духовная жизнь, и к ней приобщается любой человек, прожив на земле один-единственный раз, – это другое.

Как быть? куда идти? представим себе, что духовный человек, вечно живущий в астральном мире, – это человек-актер, то есть любой из нас в аспекте тех ролей, которые нам суждено сыграть в этой и прочих жизнях.

Ведь в том мире, как утверждает Сведенборг, нет смерти, нет памяти о ней, смерть там невозможно сознавать, точь-в-точь, как во сне, где тоже нет смерти, а есть лишь страх перед ней, – так что когда нам снятся люди, которых давно нет в живых, у нас никогда во сне не бывает чувства, будто они умерли, и это говорит о многом: когда мы засыпаем, связь с внешним миром становится настолько тонкой и зыбкой, что сравнение со смертью делается более-менее оправданным.

И вот человек умирает, но умерев, не в состоянии осознать, что он умер, однако не может он осознать и того, что заново родился, что снова прожил жизнь, что потом опять искал в бардо новое материнское чрево и так далее и тому подобное.

И множество жизней проходит перед духовным оком сновидца, поистине точно во сне, и каждая новая жизнь привносит массу разнообразнейших нюансов в его бытие, и в то же время как будто никаких существенных изменений спящий не замечает: в самом деле, сколько снов мы увидели в течение жизни – разве они хоть что-то в нас изменили?

Итак, нескончаемые инкарнации как роли пребывающего в вечности человека, если и не правда, то хорошо придумано, не правда ли? ведь и во время игры актер точно так же забывает о себе как человеке; сходным образом, живя повседневной жизнью, много ли мы помним о нашей сокровенной духовной природе? когда же мы вспоминаем о ней, то невольно забываем наши роли, – так уж создан мир.

И то обстоятельство, что в глазах актера, закончившего сцену и тут же, без какого-либо перехода бросающего шутку в съемочную группу, или делающего раздраженное замечание в адрес какого-нибудь коллеги, или капризно требующего кофе, или еще что-нибудь в этом роде, – да, повторяю, то