увидеть, то запросто спиться можно.
А Гальку Зеленцову как не позвать? Хоть одна красотка будет за столом. Тем более я на неё точно виды имел, но и она меня, как говорится, имела в виду.
Они с женой моей подруги. «Как же, – говорит, – я ей потом в глаза буду смотреть?»
А чего тебе в глаза её после этого смотреть? Тебе что, больше смотреть некуда будет? Да ладно, пусть живёт, причём с кем хочет.
А вот соседа точно не позову. Хотя и его понять можно. Пёсик мой его из кустов поднял и гнал до тех пор, пока на дерево не загнал. Пожарные его, бедного, под утро снимали. Вот тебе и спартакиада без гинекологов.
Что касается жены, то её на день рождения и звать не надо. Сама придёт. Это же ей готовить придётся. И за гостями убирать тоже ей. И нас с Горловым из ванны вынимать. И не такая она, между прочим, некрасивая. Это она с утра только такая плохонькая, а ближе к ночи она всё лучше и лучше становится. А в темноте так вообще глаз не оторвёшь.
Вот так полежишь, отдохнёшь, пригреешься, и вроде не самые плохие люди вокруг. И полюбить их вроде можно.
Вот утром опять и повторяешь: «Я должен любить людей». А к вечеру опять думаешь: «Так людей же, а не этих уродов!»
Засыпаю и твержу про себя: «Я должен, я должен, я должен любить людей!»
Украли жену
Не могу сказать, что я плохо женился. Нет, моя жена – симпатичная женщина. Некоторые даже могут назвать её красивой, кто других не видел. Она симпатичная, миниатюрная. Метр восемьдесят. Ножки багорчиком, ручки ухватиком, губки мозолистые. И косая сажень. Причём не только в плечах. По всему телу косая сажень. А рукодельница какая! Ой, что руками выделывает! Вот к чему своими золотыми руками ни притронется, того уже нет.
А если, допустим, на неё косо взглянул… Или, предположим, в дверь вошёл, а её, как женщину, забыл вперёд пропустить, всё, так головой об косяк долбанёт, что потом неделю косяк ремонтируешь. Но отходчивая, сразу отходит и с разбега – ногой в живот. Но зато незлопамятная. Сразу всё забывает и поёт себе, и поёт. Слуха вообще нет, голос сильный, но противный. Так что уж лучше головой об косяк, чем эта пытка пением. И вот всё это счастье мне одному досталось. Я даже от неё один раз уходил, вернее, попытался. Так она вены вскрыла. Да не себе – мне. И с тех пор живу как за каменной стеной. Правда, стена эта с решётками.
А тут вдруг мода пошла – людей воруют, а потом выкуп требуют. Ну, думаю, мне-то вряд ли так повезёт. Но на всякий случай стал слухи распускать, что наследство из Парижа получил. Вот-вот документы оформлю и стану миллионером. «Ходить у меня, – говорю, – Люся, будешь вся в шелках, пить только шампанское, закусывать только золотыми зубами». А сам думаю: «Хоть бы ты пропала».
Она и пропала. День нет, другой нет, а на третий день звонит какой-то тип и говорит:
– Если хочешь видеть свою жену живой и здоровой, положи в свой почтовый ящик пятьдесят штук зелёных!
– Щас, – говорю, – только штаны надену.
Пошёл, положил в свой почтовый ящик три рубля. Ночью тот опять звонит:
– Ты свою жену видеть хочешь?
Я говорю:
– Конечно, конечно… нет.
Он даже дар речи потерял. Потом в себя пришёл, говорит:
– Ну, тогда ты её сейчас услышишь.
И тут же Люська трубку взяла:
– Ты, козёл, собираешься меня выкупать?
– Ну да, – говорю, – подпрыгни сначала.
Она говорит:
– Домой вернусь – убью!
Я говорю:
– Ты попробуй сначала вернись.
И слышу крики, удары, вопль какой-то:
– Ой, мамочка, больно!
Но вопль не женский, а мужской. Ну, думаю, началось. Трубку положил.
На другой день снова звонок:
– Сейчас с тобой пахан говорить будет.
А по мне хоть президент.
Пахан трубку взял, говорит:
– Ты свою жену собираешься выкупать?
