Я пошел на кухню и достал из холодильника баночку содовой.
– Ого. А мороженое, которое я волоку в дом? Оно ведь не своим ходом сюда приплывает.
– Уже слышали.
С кухонного порога я помахал ей пачкой апельсинового щербета.
– Ням-ням хочешь? Одну ложечку, за маму, за папу.
Она пульнула в меня подушкой.
– Ума не приложу: и как я допустила, чтобы ты тогда в меня брызнул. Наверное, минута слабости. Кстати, не дольше.
– Но-но, – вскинулся я. – Ты не учла время на петтинг.
Я сел рядом с Рэйчел, а она приткнулась ко мне как могла. На пару мы с ней распили газировку, несмотря на ее колкости о том, что у меня, дескать, пресс что-то не такой, как был.
– Как твои дела? – поинтересовалась она.
Я рассказал, как у меня прошел день: о копах, о доме Грэйди, о моем разговоре с Магуайером. Факты в сумме мало что давали. Рэйчел какое-то время просматривала присланные Мэтисоном файлы. Роды были близки, так что от своей учебной и профессиональной работы она на время отказалась, а дело Грэйди давало ей возможность подразмять бездействующие мышцы психолога.
– Зеркала, – сказала она. – Разговоры с невидимым собеседником. Демонстрация жертв, но без какого-либо диалога. Нет и насилия над детьми – ни сексуального, ни физического, – кроме самого отъема жизни. Но и здесь он проявлял разборчивость, стараясь сводить боль до минимума: один удар по голове, от которого теряется сознание, а затем удушение.
– Или взять дом, – сказал я. – Планов у него была уйма, но ничего из намеченного, как я понял, он не осуществил. Единственно поклеил обои, а на стены понавесил тьму зеркал.
– Что же он, по-твоему, в них видел? – спросила Рэйчел.
– Себя. Что еще можно видеть в зеркале?
Она пожала плечами:
– Ты-то сам, когда смотришь в зеркало, видишь себя?
Я ощутил то, что у меня нередко бывает с Рэйчел; что она каким-то образом опережает меня на три прыжка, пока я стою разглядываю тень от проплывающего облака.
– Я… – я примолк, взвешивая вопрос должным образом. – А знаешь, – сказал я наконец, – я вижу
– Твое отражение проецируется из представления о себе. Отталкивается от воображения. Ты фактически создаешь часть того, что видишь. Мы не такие, какие мы есть. Мы такие, какими себя представляем. Так что там видел Грэйди, когда смотрел в зеркало?
Я снова увидел тот дом. Его неоконченные стены, грязные раковины, истлевающие ковры. Дешевую сборную мебель, пустые спальни, щербатые половицы.
И зеркала.
– Он видел свой дом, – сказал я. – Видел его в таком обличье, которое хотел ему придать.
– Или считал, что он у него такой, только где-нибудь в другом месте.
– Например, в зазеркалье.
– И может статься, тот мир был для него реальнее, чем этот.
– Поэтому, если дом был для него реальней в другом мире, то…
– …то реальней был и он. Возможно, с ним он и разговаривал все то время, что готовился убить Денни Магуайера. Может, он разговаривал с Джоном Грэйди или тем, кого считал настоящим Джоном Грэйди.
– Ну а дети?
– Как там сказал Денни Магуайер: что он никогда не обращался к ним напрямую?
– Он говорил, что Грэйди разговаривал с их отражениями.
Рэйчел пожала плечами:
– Не знаю. Я вообще такой расклад встречаю впервые.
Она прильнула ко мне.
– Ты ведь будешь осторожен, правда?
– Он же мертв, – ответил я. – А у мертвых способность вредить ограничена.
В доме Грэйди что-то зашевелилось. Лежалая пыль змеисто взметалась и опадала. С пустым шорохом колыхались газеты на каминных решетках. Это северный ветер посвистывал в подгнивших рамах и щелястых половицах, отчего в безмолвных комнатах словно слышались крадущиеся шаги. Это северный ветер заставлял скрипеть полы, постукивал дверными ручками и заставлял двери протяжно стонать. Именно от северного
