— О, это свидетельство доброты генералиссимуса, — продолжал Блас. — Человек, прошедший войну, но позволивший себе обидеться, все-таки имеет право на исправление. Как мальчишка, который съел кусок рождественской индейки без разрешения бабушки. Надо быть паинькой, стирать свои носки, не бегать по дому, следить за поведением братьев, и тогда тебя простят, как же иначе, ведь ты исправился. Ну, я и начал исправляться, писать восторженные статьи о том, как местная фаланга делает все, чтобы поднять Андалусию к процветанию, как военный губернатор сеньор дон Рафаэль Родригес-Пелайа не спит и не ест, прямо сохнет, думая о рабочих Севильи и виноделах Хереса, а ведь он и ел и пил, да еще получал миллионные взятки от денежных тузов… И я знал об этом… Вы понимаете меня? Я знал. Но я зажмурился, заткнул уши ватой и сочинял легенды о праведниках, обманывая самого себя тем, что бесы будут читать мои публикации — а они читали, потому что без их визы ничто не имеет права быть напечатанным, — и станут следовать тому образу, который я создаю, они ж умные люди, убеждал я себя, у них есть дети, о них-то нельзя не думать! Что может быть страшнее, чем месть народа, задавленного тупыми владыками, их же детям?! А ведь идет к этому, вы мне верьте, я знаю свой народ! Я врал себе, понимаете? Я не понимаю, зачем я так отвратительно себе врал… Разъедало честолюбие? Всерьез полагал, что они хоть когда-нибудь смогут забыть то, что я брякнул в Мадриде? В условиях режима, какой царит у нас, оступившийся лишен права на возвращение вверх, в ту касту, членом которой он был… Когда они начали раздавать
Блас резко прервал себя, полез за сигаретами.
— Почему вы не договорили? — удивилась Криста.
— Потому что слишком разговорился…
— Я не донесу. Да меня и не поймут, окажись я осведомителем…
— На Пуэрта-дель-Соль много хороших переводчиков с английским и немецким языком… Гестапо учило наших полицейских… Пошли в «Альамбру», а? Там интересная программа.
— Знаете, я устала…
— Как хотите, только в «Альамбре» очень интересно… Смотрите, не пришлось бы потом жалеть. Я не стану увлекать вас, я понял, что это безнадежно. Просто мне очень хорошо рядом с вами, вы — добрая…
— Какая я добрая? — вздохнула Криста. — Никакая я недобрая, просто…
— Что? — спросил Блас. — Почему теперь вы не договариваете?
— Расхотелось… Что-то я отрезвела с вами, честное слово…
— В «Альамбре» выпьем. Там продают настоящие шотландские виски. Любите?
— Терпеть не могу, жженым хлебом пахнет…
— Придумаем, что пить. Пошли.
…Кристе казалось, что, когда они выйдут из «Лас пачолас», будет тихо, пусто, затаенно, прохладно, однако народу было полным-полно; шум, улицы ярко освещены, звучала музыка, и это было правдой, а не тем ощущением музыки, которое не покидает человека после того, как он несколько часов кряду слышал песни фламенко, исполненные терпкой полынной горечи.
— Сколько же сейчас времени? — спросила Криста.
— Половина второго.
— А почему люди не спят? Сегодня праздник?
— Нет, почему… У нас никогда не ложатся спать раньше трех.
Криста усмехнулась:
— Что же испанцы жалуются на нищету? Всегда будете бедными, если ложитесь спать в три утра.
…В темном провале подъезда она услышала жалобное мяуканье, попросила Бласа зажечь спичку, присела на корточки и увидела котенка. Он был черно- рыжим, с огромными зелеными глазами и пищал так жалобно, что она просто не могла оставить его здесь, взяла в руки, прижала к себе, котенок сразу замолчал, и через несколько секунд тоскливый писк сменился громким, умиротворенным мурлыканьем.
— Бедненький, — сказала Криста шепотом, — он же совсем маленький. Можно я возьму его?
— В «Альамбру»? — Блас несколько удивился. — В ночной бар?
— Нельзя?
— Нет, там можно все… Я вас потому туда и веду… Очень хочется взять котенка?
— Нельзя же его здесь оставлять, он погибнет.
— Все равно в «Альамбре» бросите.
— Я его заберу в Мадрид.
— В автобус не пустят.
— Почему?
— Потому что у нас запрещено то, что кажется отклонением от нормы… Запрещать-то всегда легче, чем разрешать.
— Зачем вы нападаете на все, что здесь существует?
— Далеко не на все… А нападаю оттого, что очень люблю свою страну. И мне за нее больно…
— Не преувеличиваете? Смотрите, люди смеются, поют, гуляют. Как на празднике. Я никогда и нигде не видела, чтобы ночные улицы были такими веселыми. А вы всем недовольны. Может, вы действительно слишком обидчивы?
— Конечно, обидчив, — ответил Блас. — Покажите хотя бы одного необидчивого человека…
— Смотрите на меня, — сказала Криста. — Я лишена этого чувства.
— Нет, — он покачал головой. — Я вам не верю.
Криста подышала на голову котенка; он замурлыкал еще громче.
— Вот видишь, цветной, — сказала она ему, — мне не верят…
— А вы и сами себе не верите, — добавил Блас, — я же вижу…
— Не верю так не верю, — легко согласилась Криста, — я не спорю.
— Странная вы какая-то.
— Да? Это хорошо или плохо?
— Странно, — повторил он и крикнул проезжавшему экипажу: — Ойга, пссст![59]
Кучер, разряженный, как матадор, резко остановил лошадь.
— Едем смотреть город, — сказал Блас. — Любите кататься в экипаже?
— Я еще никогда не каталась.
— Загадывайте желание…
— Это как? — удивилась она.
— Очень просто. Если у вас случается что-то первый раз в жизни, надо загадать желание, и оно обязательно сбудется. Когда в нашем доме появлялось первое яблоко, мама всегда просила нас загадывать желания…
— Сбывалось?
— Ни разу.
— А что же тогда этот кабальеро нас учит? — тихо спросила Криста котенка, снова согрев его голову дыханием.
— Я не учу, — ответил Блас. — Я делюсь с вами тем, что мне открыла мама…
Криста легко коснулась его руки своей:
— Не сердитесь. Может, лучше вы отвезете нас в отель?
— Нас? — переспросил он. — Мы можем поехать ко мне.
— Нас, — она улыбнулась, кивнув на котенка, устроившегося у нее на груди.
— Нет уж, сначала поедем по ночному городу, а после заставим вас, — он тоже кивнул на котенка, — танцевать прощальный вальс. Об этом завтра будут говорить в городе, такого еще не было в «Альамбре»… Да и «Альамбры» не было, ее только как месяц открыли, с джазом, баром и всем прочим, разве допустимо было такое еще год назад?! Ни за что! Покушение на традицию, разложение нравов, следование нездоровым влияниям… У нас почти дословно повторяли Геббельса, пока побеждал Гитлер… А теперь надо показать американцам, что нам нравятся их влияния… Даже патент на виски купили, надо ж было дать взятку дядям из Нью-Йорка, вот и всучили им деньги за право продавать то, что здесь никто не пьет.
Возница был молчаливый, а может, просто устал, голова то и дело обваливалась на грудь, лошадь шла по знакомому ей маршруту, светлые улицы сменялись темными, набережная Гвадалквивира казалась зловещей, потому что здесь было мало огней, вода не шумела, кое-где торчали камни и угадывались отмели; как не стыдно лгать в туристских проспектах, подумала Криста, «самая многоводная река Испании, течение ее бурно и грохочуще»… Все, повсюду, всем врут. На этом стоит мир, подумала она. Врут в большом и малом, даже когда идут по нужде, спрашивают, где можно помыть руки; как врали, так и будут врать, не только чужим, но и себе, так во веки веков заведено, так и идет, так и будет идти.
— Что загрустили? — спросил Блас.
— Так, — ответила она. — Иногда и это случается. Не обращайте внимания.
— Мне очень передается настроение женщины.
— Это плохо.
