Беде сочувствовал до слез.И говорил мне однорукий,Интеллигентный инвалид —Вот как сейчас — с тоской и мукой —Я слушаю, он говорит:«Война пройдет. Что было — было.Герою честь и мавзолей.Вдова не заключает мира.И нет пощады только ей». [260]Шамшад Абдуллаев, 1957ЗАБЫТЫЙ ФИЛЬМ ДВАДЦАТЫХ ГОДОВВ довершение ко всему, летнее пламя. Ни дерева, ни дощатого навеса:только белая стена, залитая огнем, — под нею дуреетжелтый, худосочный кот (он казался бы мертвым,если б не пугающая обдуманность его позы). Какаяпустынная округа, пронизанная солнцем! Возможно,опасная пустынность? На пыльной,неверной поверхности земли, на глянцевитых камешках,на известковых приступках стенысолнце расплавило насекомых — везде по-разному.Трое юнцов, словно фигуры из другой картины,появляются справа. Не их ли мы ждали?Несмотря на жесткость их поступи, они вряд ли оставятцарапины на трогательной хрупкостизахватанной пленки. Несчастная пленка. Однаконичто не лопнет, не разорвется: мир существует,пока что-то движет юнцами, и они движут нами,когда мы следим, как они бредут, пересекаяпейзаж и озираясь изредка. Они безразличнык ландшафту, к следам запустения — словнолишь безразличие можетсохранить их достоинство. Хотел бы я иметьих спокойную пристальность и серыефранцисканские сандалии. Так ли существенно,что это — «Местность близ реки Арно», как гласитнадпись над верхней тесемкой немого кадра?Куда важнее, что теперьмы учимся видеть вне нас, где необретенное уже утрачено. [2]
