единственный в своем роде журнал!..
Вышла книга стихотворений Бальмонта «Только Любовь», очень недурная, а также Брюсова «Urbi et orbi»[1006]… Но тут… боюсь начать…
…
Брюсов по этому сборнику оказывается единственным современным поэтом, держащим в руках судьбы будущей русской поэзии. Все иные (включая сюда и Бальмонта) мелкие величины сравнительно с Брюсовым. Такой концентрации, мощи, порой Микель- Анжеловских взмахов, вдумчивости русская поэзия не видала со времен Фета, Тютчева, Майкова. Правда, легко просмотреть (особенность всех крупных поэтов) Брюсова (он не ярок), но мое глубочайшее убеждение, что отныне к именам Пушкина, Лермонтова, Баратынского, Дельвига, Тютчева, Майкова, Полонского, Ал. Толстого должно присоединять имя Брюсова!..
Такие строфы, как:
Кругом меня – немые тополя,Как женщины, завернутые строго.Свивается причудливо дорогаВся белая, мглу надвое деля[1007]встречаются только у мировых поэтов! Или:
Знаю сумрачный находСтрасти, медленно пьянящей,Словно шум далеких вод,Водопад, в скалах кипящий[1008].Или:
Так говорила, не дыша, бледнея,Матрона Лидия, как в смутном сне,Забыв, что вся взволнована Помпея,Что над Везувием лазурь в огне… [1009]Или:
По беломраморным ступенямЦаревна сходит в тихий садПонежить грудь огнем осенним,Сквозной листвой потешить взгляд.Она аллеей к степи сходит.С ней эфиопские рабы.И солнце острый луч наводитНа их лоснящиеся лбы [1010].А!..
Я пойду за ним, за нимВ переулок опустелый.Черный плащ его, как дым.Пеплум мой, как саван белый[1011].Или:
Помоги мне, мать земля!С тишиной меня сосватай!Глыбы черные деля,Я стучусь к тебе лопатой…Ты всему живому – мать,Ты всему живому – сваха!Перстень свадебный сыскатьПомоги мне в комьях праха.…Помоги сыскать кольцо!Я об нем без слез тоскуюИ, упав, твое лицоВ губы черные целую[1012].Или:
Напрасно дух о свод железныйСтучится крыльями, скользя.Он вечно тут, над той же бездной.Упасть в соседнюю нельзя.И путник по средине луга,Куда бы он ни кинул взор,Всегда пребудет в центре круга.И будет замкнут кругозор[1013].Или:
Сквозь окна льется свет, то золотой, то синий,Неясный, слабый свет, таинственный, как мгла,Прозрачным знаменем дрожит он над святыней,Сливаясь с веяньем орлиного крыла[1014].Но довольно! Вижу иронию на Вашем лице и спешу закончить наводящие на иронию, дорогие для меня строки…
Дорогой Эмилий Карлович, пишите. Извините убогость и внешность письма, но у меня накопилось много внешнего, что я и передал Вам.
Остаюсь горячолюбящий Вас.
Борис Бугаев.P. S. Мой привет Анне Михайловне[1015]. Заметка Шмидт (я слышал что-то о ней) не пойдет в «Н<овом> П<ути>», если не ошибаюсь. Но постараюсь узнать. Знал, что делал, когда путал Софию с Марией, но в той плоскости, на которой я стоял (символической, а не воплощ<енной>), можно и должно смешивать Софию с Марией. Г-жа Шмидт не умеет соблюдать перспективы плоскостей.
Посылаю стихи.
Солнце жжет. Вдоль тротуараПод эскортом пепиньерокВот идет за парой параБледных, хмурых пансионерок.Цепью вытянулись длинной,Идут медленно и чинно –В скромных, черненьких ботинках,В снежнобелых пелеринках…Шляпки круглые, простые,Заплетенные косицы –Точно всё не молодые,Точно старые девицы.Глазки вылупили глупо,Спины вытянули прямо.Взглядом мертвым, как у трупа,Смотрит классная их дама.«Mademoiselle Nadine, tenez vousDroit…». И хмурит брови строже…Внемлет скучному напевуОбернувшийся прохожий.Покачает 
