Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Вы так неудачно стремитесь в своем чтении. Надеюсь, дорогой мой, Вы поправились окончательно и судьба наконец в близком будущем сведет нас вместе хотя бы недели на две. – Коля занят теургической фантазией (вероятно: Eine theurgische Tondichtung fur Pianoforte, zwei Geigen, Alt, Cello[1665] или еще больше инструментов; по-русски будет называться просто фортепианный квинтет или секстет или септет)[1666]; эта вещь послужит естественным переходом от доведенного им до последних пределов тонкости и звучности фортепианного стиля к стилю оркестральному, который он намерен развить совершенно от себя и независимо от «модной» вагнерианствующей инструментовки; темы Теургической необычайно прозрачны, отчетливы, радостны и оригинальны. – Да! Он да Вы – вот все, что мне дает силу нести мое убожество. – Об Анюте я, конечно, не говорю; это совсем другое дело; другое же дело[1667]. –

Вечером. – 30/I. – Не удалось дописать. Т<ак> к<ак> II том биографии Бетховена (Theuyer <так! >)[1668] занят, я читал в библиотеке Moebius Ueber das Pathologische bei Nietzsche[1669] и так углубился, что не оставалось времени. Когда дочитаю, то сообщу Вам свое мнение. А теперь скажу то, что хотел третьего дня. – Лев Львович написал мне, когда я был в Москве, письмо[1670], очевидно желая прочнее формулировать свое мнение обо мне, что в устной беседе затруднительно; в двух словах его мнение сводится к тому, что моя культурность стала второй природой и что в такой степени не высоту культурности, а именно проникновенность ею он не встречал почти ни у кого. Ей-Богу, я о себе очень невеликого мнения и потому-то так бесстыдно рассказываю Вам о мнении других; я, как обиженный ребенок, радуюсь на игрушки и показываю их другим. Еще одну игрушечку подарила мне Маргарита Кирилловна[1671]. Как-то раз я во время одного посещения у нее был особенно в духе и говорил сравнительно интереснее обычного; сначала она слушала очень внимательно, но затем я даже не без некоторой досады приметил, что она полуслушает меня и очевидно обдумывает какую-то свою мысль; я запнулся; она воспользовалась этим и сказала мне: «Эм<илий> Карл<ович>, Вы просто удивительный человек; поверьте, я знаю всю Россию, но таких, как Вы, не встречала; все – специалисты, музыканты, ученые, философы, художники, поэты». А я, прервал я ее, а я – дилетант, и притом страдающий от своего дилетантизма, от своей поверхностности. – Что вы страдаете, это я понимаю, – ответила она; вы – глубокий человек, и вас мучает недостаток ваших знаний и умений; но вот это-то и ценно, что дилетантом является человек глубокий; это Ваш крест, зато другим Вашим близким, Вашему брату например[1672], полезнее, что Вы – дилетант.

До свиданья, дорогой мой, поправляйтесь и приезжайте в Мюнхен. Не забудьте написать мне о том, что делать с моим письмом о теургии[1673].

Ваш E. Medtner.

РГБ. Ф. 25. Карт. 20. Ед. хр. 3. Копия: РГБ. Ф. 167. Карт. 5. Ед. хр. 3.

134. Белый – Метнеру

18 (31) или 19 января (1 февраля) 1907 г. Париж

Милый, милый Эмилий Карлович,

Спасибо за Ваше милое письмо. Давно уже Вам ответил на первое[1674], но почта далеко, а мне теперь надо экономить каждый шаг (я только что переехал из больницы[1675]). Операцию мне сделали основательную: у меня сделался нарыв между седалищным нервом и прямой кишкою. Пришлось разрезать мускулы ноги и задний проход. Теперь только через месяц я могу мечтать о выезде. Каждый день мне делают перевязку вот уже скоро 3 недели и еще 4 недели впереди. Но мучился страшно. Но странно на операционном столе себя чувствовал, как в раю, пока хлороформировали, все время наблюдал за процессом усыпления (очень приятно). Приятно закружиться колесом в хаосе каких-то барабанных ударов (должно быть, удары сердца) среди кучи людей, о которых знаешь, что все они будут кромсать и резать, и очнуться на постели, перевязанному, окруженному уходом. За мной ухаживали монашки. У меня нет слов описать, до какой степени они утешительны и милы. Теперь медленно влачу свои дни, а влачусь согбенный и с палкой по улицам, ковыляя. Раньше месяца или 1? не могу сесть в поезд. Рана может открыться. Рана неудобная и требующая ухода. Нарыв называется «phlegmona».

–

Но простите, что я в самом деле разболтался о своей болезни. Дорогой Эмилий Карлович, Вы один из самых дорогих мне людей: не пишу Вам, потому что накопилось столько Вам сказать, что боюсь: когда начну говорить, разорвет. Долго ли Вы пробудете в Мюнхене? Вообще в будущем году будем ли мы видаться? Ведь нельзя же так, как теперь: едва Вы приезжаете, я уезжаю, и обратно.

Смею Вам напомнить, что у Вас Ваши письма ко мне: они мне очень дороги. Вы мне их вернете – неправда ли? [1676]

Остаюсь глубоколюбящий Вас

Борис Бугаев.

P. S. Анне Михайловне глубокое уважение и привет. Николаю Карловичу тоже[1677].

Не задержали ли какие-нибудь причины. Но после Вашего ответа.

РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 52. Помета красным карандашом: «XLVIII».

Ответ на п. 133.

135. Метнер – Белому

3 (16) февраля 1907 г. Мюнхен

Мюнхен 16/II 907.

Дорогой Борис Николаевич! Ваши два письма в одном конверте получил. Большое спасибо Вам. Хотел сейчас же ответить, да не удалось