приучающий нашу, мужиковато удивляющуюся толпу не удивляться. Не знаю, понятно ли характеризую его, но для меня понятен и по-своему близок an sich[799] Брюсов. Вот почему в своем стихотворении я и постарался дать изображение идей и прототипа Брюсова…
Что касается лекций, которые мною еще не написаны (мне теперь ужасно трудно писать, да и все, что я пишу в настоящую минуту, так сомнительно и шатко для меня; испытания начались для меня решительно на всех пунктах и планах) – что касается лекций, – придам первой из них сериозную внешность, а второй богословскую, хотя под оболочкой сериозности спрячу магизм, а под оболочкой богословствования – теургизм. Лекцию хочу озаглавить так: «О великом перевале сознания» или просто: «О перевале сознания»[800]. Конечно, постараюсь не подражать дураку Кашперовичу, который был ужасно смешон, объявляя столь же известные и неинтересные, сколь и неубедительно формулированные истины.
Что как Вы нашли Алексея Сергеевича, какова его эпопея? Был у Вас мой товарищ Владимиров? Я жду их в половине августа к себе, но думаю, что оба меня обманут[801].
Я всё время напряженно следил за погодой, начиная с 8-го и кончая 20-тыми числами. 11 июля началось какое-то генеральное очистительное разряжение атмосферы грозы ужасающего характера, а потом, в дни торжеств[802], какое-то усмирение, после торжеств – то же, а 19-го какой-то… срыв… Читаю о чудесах, говорю вслух: «Слава Богу», а в душе – грусть, грусть… я ждал, быть может, большего (воскресения мертвых, катастрофы, а все сошло по-видимому благо-получно… чуть-чуть серединно…). Я не знаю, чего я ждал, но мне грустно.
Большое спасибо за указания тех границ, которых мне держаться относительно нижегородской публики, потому что сам я никогда не знаю границ и меры. И это вытекает из какого-то изнутри меня идущего побуждения, разбираясь в котором, вижу, что оно – особого рода хитрость: отсутствие чувства такта часто признак глупости: выгодно ли, чтобы меня считали не глупым, не лучше ли быть юродивым, Иванушкой дурачком и т. д., так что не есть ли «умственность» обуза совершенно лишняя. Ловя себя на этой идее – настроении, я почему-то краснею от стыда за себя… Но почему?.. Не уличаю ли я себя в чем-либо?.. Совершенно согласен с Вами – я преувеличил значение татарства, хотя оно у нас пустило глубоко корни; достаточно уж одного того, что множество дворянских родов ведет свое начало от выходцев из Орды… Вот хотя бы мы: при Ал<ексее> Михайловиче Бугаевы были стрелецкими сотниками (уж я не знаю кем, но служили в стрелецком войске, а раньше, кажется, татарского происхождения)[803].
Но довольно. Лучше я Вам напишу в следующий раз. А то какая-то беспричинная грустность парализует каждую мою мысль, не давая возможности писать ни о чем, кроме пустяков. Если я и пишу Вам, то только благодаря Вашему чересчур любезному приглашению писать даже с нервной утомленностью. Прощайте, дорогой Эмилий Карлович, я так часто думаю о Вас. Да хранит Вас Господь.
Остаюсь готовый к услугам и любящий
Борис Бугаев.P. S. Мой привет и уважение Анне Михайловне[804]. Жду от Вас известий. Пишите о себе.
P. P. S. Так как Вам не понравилось прежде «ослепительный пурпур огня»[805], то я Вам посвятил восстановляющее огонь в золото стихотворение. Кроме того, позвольте мне посвятить Вам пять нижеследующих стихотворений, из которых одно Вы уже знаете[806]. Привожу для цельности и его.
Аргонавты(Посвящается Э. К. Метнеру)Пожаром склон неба объят… И вот Аргонавты нам в рог от литанийТрубят…Внимайте, внимайте…Довольно страданий!Броню надевайтеИз солнечной ткани.Зовет за собоюСтарик аргонавт,ВзываетТрубойЗолотою:«За солнцем, за солнцем, свободу любя,Умчимся в эфирГолубой!..»Старик аргонавт призывает на солнечный пир,ТрубяВ золотеющий мир.Все небо в рубинах.Шар солнца почил.Все небо в рубинахНад нами.На горных вершинахНаш Арго,Наш Арго,Готовясь лететь, золотыми крыламиЗабил.Земля отлетает… ВиноМировоеПылаетПожаромОпять:То огненным шаромРуноЗолотоеБлистатьВыплывает,Искрясь.И блеском объятый,Светило дневное,Что факелом вновь зажжено,Несясь,НастигаетНаш Арго крылатый –– Опять настигаетСвое золотоеРуно[807].Старинный друг(посвящается Э. К. Метнеру)1Старинный друг, к тебе я возвращался,Весь поседев от вековых скитаний.Ты шел ко мне. В твоей простертой дланиПунцовый свет испуганно качался.Ты говорил: «А если гном могильныйИз мрака лет нас разлучить вернется?»А я в ответ: «Суровый и бессильныйУснул навеки. Больше не проснется».К тебе я вновь вернулся после битвы.Ты нежно снял с меня мой шлем двурогий.Ты пел слова божественной молитвы.Ты вел меня торжественно в чертоги.Надев одежды 
