Около часа затем под деревом слышалось только хриплое нетерпеливое дыхание, и Амальрик морщился, обдаваемый смрадом этих глоток. Потом к кому-то пришла мысль, что можно попытаться забраться на дерево и снять оттуда жертву. Идея быстро распространилась, и, невзирая на яростные протесты тех, кто ставил на более длительный срок, самая нетерпеливая тварь принялась лепиться по стволу вверх. Когда она достигла нижних ветвей, дело у нее пошло быстрее. Амальрика в его развилке опахнуло зловонным дыханием, и, собравшись с духом, он что есть силы опустил узловатый сук на поднимавшуюся башку прямо меж мерцающих желтых глаз.
Удар сопроводился устрашающим хрустом, тварь сорвалась и рухнула вниз, в кишащую толпу своих соплеменников, добрая половина которых приветствовала акт самозащиты Амальрика возмущенным ревом, словно он совершил нечто, выходящее за рамки правил игры, а другая — та, что на него ставила — столь же громко его одобрила. Как бы то ни было, череп чудища оказался проломлен, коллеги со смачным чавканьем разделили между собой его бренные останки, и противостояние (противосидение?) продолжилось.
Хуже всего был холод, одуряющий, сводящий с ума и лишающий воли к жизни. Амальрик с иронией подумал о том, что хваленое эльфийское бессмертие, коему страшно завидуют люди, есть всего лишь невозможность умереть от старости. Он наверняка подхватит чудовищное воспаление легких. Впрочем, не успеет. Идиотская надежда заставляла его безотчетно считать часы до рассвета. Но что ему это даст? Здесь они не боятся дня, поскольку в этих краях они в своем праве. Ни один из них не уберется с первым проблеском дня, а день не принесет с собой тепла. Через какое-то время они, вероятно, додумаются поджечь дерево, и тогда он задохнется в дыму.
Но не огонь и не дым ждали его на этот раз, а нечто совсем иное. Уже некоторое время его слух щекотал еле слышный свистящий звук… и скрежет, напоминающий сыплющийся песок. А потом… Смертельный ужас оцепенил его, лишил языка, так что он не смог бы издать даже вопля, когда по его обнаженной коже заскользило что-то длинное, холодное, липкое. Как будто его облизывал чей-то язык. Или это змея опоясывала его. Это продолжалось какое-то мгновение, но это время, когда он утратил саму способность дышать, показалось ему длиннее всей оставшейся за плечами жизни. Оно исчезло с тем же шипящим звуком, и Амальрик смог, наконец, судорожно выдохнуть. И в тот же миг, словно привет напоследок, острые зубы впились в его колено. Он невольно вскрикнул, толпа внизу отозвалась заинтересованными голосами. Хватка невидимых зубов отпустила.
Трясущимися руками Амальрик ощупал свое колено. Оно стремительно распухало, и саднящая боль в нем была совсем иной, нежели от простого укуса. Яд! Когда эта поднимающаяся волна достигнет сердца, он умрет! Он действовал, не думая. Разулся, сделал из обмоток жгут и перетянул им бедро, не позволяя крови идти вверх. Стиснув зубы, ножом рассек место укуса и, сложившись в три погибели, принялся отсасывать отравленную кровь, сплевывая, когда набирался полный рот. Сердце неистово колотилось, и весь эльф был сгустком ужаса и боли. Он даже забыл о холоде. Зато вспомнил о Светлом Совете. Подонки! Они его сдали, сдали! Наверняка о его похищении уже всем известно, но пока они сподобятся отправить Черному трону ноту протеста, он уже двадцать раз успеет перевариться. Нота протеста! Он вполне представлял, как долго Рэй способен вести забавляющую его игру в переговоры о выдаче пленника, которого давно нет в живых. Одна лишь Джейн может выказать в этом деле некоторую твердость и добиваться своего. Не из теплых чувств лично к нему, а из принципа. Остальные равнодушно, а может быть даже и с некоторым облегчением скажут: «Эльф проиграл! Ну что ж, не вечно ему быть на коне.» Глупцы! Потом, от скуки, принц возьмется и за них. Черный трон питается войной. О войне вопит каждая черточка в облике их предводителя. О, как подвела его Королева!
Где-то вдали, на самой грани слышимости безутешно рыдала баньши, привидение-плакальщица. В общем-то сама по себе она довольно безобидна, и ничего другого по сути своей сделать не способна, но все же ее отчаянный плач сильно действовал на нервы.
Волчий хвост рассвета высветлил небо на востоке. Та, меньшая часть, что ставила на него, взвыла, приветствуя свой выигрыш и облизываясь. Скоро кто-то сыграет польку на дудках из его костей. Нога отекла, и Амальрик едва мог шевелить ею, но признаков отравления не чувствовалось. Он снял повязку и принялся осторожно массировать ногу. Нечисть под деревом казалась сонной. Интересно, принц у палантира тоже бодрствовал всю ночь? Впрочем, это риторический вопрос. Он не настолько проворен, чтобы воспользоваться отсутствием чьей-то бдительности. Да и лес не позволит. Лес, не простивший обиды и не понявший, что так было нужно. Никто не склонен к самопожертвованию, все — эгоисты. Даже сейчас Амальрик не сожалел ни о чем. Он взвесил нож в своей руке. Теперь надеяться было не на что, а он не хотел, чтобы они разорвали его на куски живьем. Каково-то это будет, когда смерть вонзит в него свой холодный острый зуб?
Он чуть не свалился с дерева, когда почувствовал прикосновение чьих-то пальцев к своему запястью. Первым его побуждением было вскрикнуть, вторым — пустить в дело нож, третьим — преклонить колено. Измученный, он ничего этого не сделал.
Она сидела рядом с ним, верхом на ветке, одетая по-мужски для быстроты и ловкости движений.
— Кар… — хрипло прошептал Амальрик и закашлялся. — Королева!
Она цыкнула, и он понял, что от глаз и прочих сенсоров своры она укрыта иллюзией.
— Тебе придется пошевелиться, любезный Регент, — заявила она. — Я скрою нас обоих, и мы поспешим добраться до границы.
Ее слова на пути от губ к его ушам словно преодолевали какую-то преграду, и вместо того, чтобы внимать им, он сидел и тупо смотрел на нее. Менее всего он рассчитывал на помощь с ее стороны. Может быть, это колдовской морок, насланный жестоким принцем? Наваждение?
Наваждение протянуло руку и крепко, причинив боль, встряхнуло его.
— Если ты думаешь, что мне приятно сидеть рядышком с тобой на дереве, то очень ошибаешься. И эти хари внизу тоже мне не очень-то симпатичны.
Все-таки это была она, собственной августейшей персоной. Новая ее ипостась, с угрюмой озабоченностью в глазах.
Поляну сотряс вопль обиды и злобы, когда исчез дуб, стоящий в кольце армии нечисти. Они вскочили и заоглядывались, но прежде, чем кто-либо сошел со своего места, тот леший, которому Рэем было поручено руководство всей операцией, и бывший сообразительнее прочих, а может, более других дороживший своей шкурой, громогласно велел замереть и не сходить с места.
— Надо немедленно доложить принцу! — визгливо крикнул он. — Эй ты!
Летун спланировал к нему на перепончатых крыльях.
— Лети в Замок и доложи.
— Если принц следил в палантир, он уже знает…
— Не пререкаться!
Летун мигом снялся с места и скрылся по направлению к Замку. Стало уже совсем светло, и происшедшее мигом сняло со своры всякую сонную одурь. Потом дуб нарисовался снова, но, совершенно очевидно, никто более не искал укрытия на его обнаженных ветвях. Свора взвыла, полагая, что провинилась, и теперь не избежать децимации.
Прошло совсем немного времени, мерзлая земля донесла до них гулкую дробь, и верный Расти вынес к подножию дуба Рэя со следами бессонной ночи на лице, все еще украшенном, правда, уже смазанной ритуальной раскраской.
Предводитель своры пустился в сбивчивые объяснения, из коих следовало, что лично он не смыкал глаз, но принц отмахнулся.
— Я понял, — сказал он. — Знаю этот фокус. Все отойдите на двадцать шагов назад. Не смейте ничего делать. Всякому, кто хотя бы случайно причинит ей вред, будет хуже, чем эльфу.
Его приказ был немедля и в точности исполнен. Не говоря ни слова более, Рэй тронул Расти и пустил его шагом, осторожно следуя за изменениями знакомого ему ландшафта. Так он ехал некоторое время, чуткий, как борзая.
Солли размашисто шагала по лесу, таща за руку спотыкающегося эльфа. Он продержался дольше, чем ожидалось от такого хлипкого тщедушного существа, но сейчас наступила релаксация, и он превратился в то самое хнычущее ничтожество, каким так хотел увидеть его Рэй.
— Я не могу, — шептал он чуть слышно. — Позволь мне отдохнуть!
— Не позволю! — отрезала Королева. — Шевелись.
Он упал.
— Подымайся! — в ее голосе не было жалости. — Духи, сколько с тобой хлопот! Прибереги истерику для дома!
Он покачал головой.
— Зачем? — спросил он. — Тебе проще было оставить все как есть. Ты же не питаешь ко мне привязанности?
— Верно, — ухмыльнулась она. — Но я — твоя Королева! И делаю, что хочу. Подымайся! Не тащить же мне тебя на руках, чтоб тебя черти взяли! Просто Рэй перестает мне нравиться, когда играет в такие игры. И я предпочитаю, чтобы он развлекался со мной, а не с тобой. В определенном смысле я его к тебе ревную.
— Все равно ни один замок мне теперь не защита.
— Тогда отправляйся в этот ваш священный Хайпур, чтобы Джейн приютила тебя. Твой-то век немерянный.
Она резко смолкла и приложила палец к губам. Амальрик, лежавший на земле, еще раньше, чем она, ощутил, как та дрожит под конскими копытами. И тут же Королеву окликнули по имени.
— Солли! — кричал Рэй, озираясь. — Солли, покажись!
Она почти перестала дышать.
— Солли, я знаю, это твоих рук дело. Больше никто на этот трюк не способен. И не заинтересован в нем.
Амальрик с тревогой смотрел на Королеву Соль. Эти люди! Сплошные комки эмоций. Что она сделает в следующую секунду?
— Солли, прошу тебя, перестань меня дразнить!
Губы Солли шевельнулись, и Амальрик прочитал по ним: «Ты просишь!»
— Верни мне его сейчас же!
«Ты требуешь!»
— Солли, прекрати валять дурака! Ты не можешь так со мной поступить!
Она закусила запястье, и лицо ее выражало столь интимные, совершенно неприкрытые чувства, что Амальрику стало неловко, и он опустил глаза на жухлую траву. Она изнемогала от внутренней борьбы, и игравшие ею страсти сравнимы были по силе лишь с обидой, мольбой и гневом, которыми гремел голос Рэя.
— Солли!
Ему надо было нанести всего лишь еще один удар, чтобы рухнула крепость ее решимости. Если сейчас он скажет: «Я люблю», она выдаст его. Несмотря на жалкое положение, Амальрик презрительно скривил губы. Люди! Как много значит для них определенное сочетание звуков! Как будто недостаточно
