законченностью, завершенностью, своей симметрией, почти соперничающей с уравновешенностью и гармонией художественного шедевра. Наконец, у них есть свой смысл, отнюдь не только эстетический, но и общественный, и исторический.
Русская жизнь позапрошлого столетия почти одновременно выдвинула два таких явления. Одно – кружок Станкевича. Другое – семья Аксаковых. Одно явило собою дружеское объединение как единый живой организм. Другое показало, что такое фактор родственных связей, семьи.
Конечно, и до Аксаковых были семьи, отмеченные печатью высокой духовности и культуры. Однако у Аксаковых семейственность – в самом лучшем смысле этого слова – получила наиболее полное, широкое развитие, пронизала собою жизнь нескольких поколений, была осознана как некое очень важное, отнюдь не только личное дело – как своего рода предназначение и судьба. И притом судьба никем не навязанная, не имеющая ничего общего ни с наложенным обетом, ни с предписанной ролью, но слагающаяся из свободного и естественного волеизъявления каждого.
Вера Сергеевна Аксакова писала в дневнике: «Большею частью люди, самые жаркие поклонники нашей семьи, или ее идеализируют до неестественности и даже до смешного, или доводят до такой крайности и до уродливости строгость нашего нравственного взгляда, или превозносят до такой степени наше общее образование, ученость даже, что другие могут счесть нас за педантов, или, по крайней мере, таких исключительных людей, к которым простой, не слишком образованный человек и подойти не может… Неужели так трудно понять простоту нашей жизни! Право, это даже часто неприятно; мы живем так потому, что нам так живется, потому что иначе мы не можем жить, у нас нет ничего заранее придуманного, никакого плана, заранее рассчитанного, мы не рисуемся сами перед собой в нашей жизни, которая полна истинных, действительных страданий, лишений всякого рода и многих душевных невидимых огорчений. Мы все смотрим на жизнь не мечтательно: жизнь для всех нас имеет строгое, важное значение; всем она является как трудный подвиг…»
Действительно, нет ничего более противопоказанного духу семьи Аксаковых, чем ее идеализация. Были в этой семье не только «невидимые огорчения», но и вполне видимые разногласия, ссоры и конфликты – единство устанавливалось как бы поверх частных диссонансов господствовавшей атмосферой безукоризненной честности, нравственности, порядочности и гуманности.
И на всех, кто соприкасался с Аксаковыми, эта атмосфера действовала завораживающе.
Лев Толстой восхищался моральной силой, исходившей от Станкевича. Подобная сила исходила и от семьи Аксаковых, к которой в целом применимы слова, сказанные современником об одном из ее представителей: «Всякий раз, как приводилось быть с Константином Сергеевичем, после этого приходилось и самого себя чувствовать как-то чище; как-то нравственнее делался с ним, и нравственность чувствовал более обязательною для себя…».
Вместо эпилога
Перелистывая сегодня дневниковые записи, письма или художественные тексты – скажем, стихотворения Ивана Аксакова, – все время поражаешься, как много в этих произведениях современного, актуального, животрепещущего… Вот, например, Иван Сергеевич мучительно размышляет о том, как трудно победить зло, ведь оно заключено в человеческой природе:
Но ведь это не кто другой, как Зигмунд Фрейд в письме к Альберту Эйнштейну (от 1932 года) напишет, что зло непобедимо, потому что «в натуре человека лежит потребность ненавидеть и уничтожать»[46]. И сколько таких острых пронзающих время взглядов – из прошлого в настоящее! – находим мы у героев нашего рассказа…
Несколько слов о самой форме, которую подчас принимала жизнь интересующих нас людей, например о форме кружка. Это явление, как известно, существует издревле (не говоря уже о семейном общении – семейном кружке), но понадобилось еще особое дарование Станкевича или Сергея Тимофеевича Аксакова, чтобы высветилось современное значение этого явления, возникло ощущение подлинности, традиций, убеждение в их возможности и необходимости.
Сейчас историки, филологи, естественники и т. д. все чаще говорят о синтезе гуманитарных и естественно-научных знаний, происходящем под знаком сравнительно новой науки – синергетики. И в связи с этим все чаще произносят имя выдающегося отечественного ученого, одного из лидеров мировой синергетики Сергея Павловича Курдюмова, члена-корреспондента Академии наук СССР (потом – РАН), директора Института прикладной математики им. М. В. Келдыша. Собственно, как директор Курдюмов пришел на смену М. В. Келдышу, а затем А. Н. Тихонову, продолжив их научный подвиг.
Здесь я позволю себе небольшое отступление личного характера: дело в том, что мне довелось знать Сергея Курдюмова с отроческих лет и очень близко.
Познакомились мы после 1943 года, когда в военной Москве ввели раздельное обучение и всех мальчиков-подростков с ближайших московских улиц собрали в школе № 265, что в Скорняжном переулке в районе Домниковки. Учились мы с Курдюмовым в параллельных классах, поэтому очень уж часто не встречались и дружбы еще не было. Подружились к концу школы и особенно после поступления в вуз. В наш тесный кружок вошли еще Владислав Зайцев, Николай Васильев, Валентин Ершов и Даниил Островский. Многие стали потом людьми известными, заслуживающими отдельного разговора, но для начала я бы привел отрывок из одного в своем роде любопытного документа.
Один из членов кружка Николай Васильев в 1952 году по окончании химического факультета МГУ был определен в некое в высшей степени секретное учреждение. Мы, конечно, понимали, что работа у Васильева серьезная, но о подробностях не спрашивали, и он, естественно, ничего не говорил. Но вот уже в эпоху перестройки учреждение рассекретили, и оказалось, что это работающий на военные нужды Вирусологический центр Министерства обороны.
