товарищи, – чувство для меня новое», – вспоминал позднее Аксаков.
Чувство дружбы, потребность единения были настолько сильны, что Константин решил составить небольшое «юношеское товарищество». Курс, на котором учился Аксаков, не блистал яркими личностями; выбор Константина пал на четырех человек, «более других имевших умственные интересы»; это были А. П. Белецкий, Г. Теплов, М. Сомин и Дмитрий Топорнин.
В напутствие дружескому союзу Константин сочинил стихи; в них было все то, чем поэтическая фантазия украшала дружбу: и приглашение сесть в один «челнок», и грозящие гибелью «валы», и «седые водные громады», и заключительный призыв:
Выполнить это пожелание – вместе проплыть «море жизни» – Аксакову не довелось. Друзья его оказались довольно заурядными людьми (может быть, за исключением Белецкого), след их вскоре потерялся. Но зато один из них, Дмитрий Топорнин, познакомил Аксакова со Станкевичем. «Юношеское товарищество» сыграло в жизни Константина промежуточную роль, примерно такую же, как друзья по «номеру» – в жизни Белинского.
Когда Аксаков вошел в кружок, Станкевич был уже на втором курсе. Облик, занятия, основное направление кружка уже наметились. Друзья отнеслись к новому товарищу с интересом, но критично. Ведь Константин принес с собою в кружок свои воззрения, свой склад мыслей и чувств, сложившихся еще в лоне патриархальной помещичьей усадьбы.
Все это находило отражение в поэтическом творчестве Константина Аксакова. Его тревожили воспоминания детства: могучий разлив рек, необозримость полей, шум леса: «О, сколько он теперь наводит Мне грустных и приятных дум…». В стихах Аксакова мелькают очертания «наших древних соборов». Возникает образ великой русской реки: «Я из-за Волги, из-за бурной. Лелеясь на ее струях, Видал я часто свод лазурный, Потопленный в ее водах…».
Вспоминаются Аксакову и труд крестьянина, и «песни сельской девы» над его колыбелью – «И эти звуки заронились глубоко в памяти моей».
Не один Аксаков воспевал отеческий край, предания родной старины. Героику прошлых битв прославлял, как мы знаем, Красов. Но для Аксакова это была особенно дорогая, близкая тема. И не только близкая, но внутренне цельная, единая. Родное, отеческое воспринималось им в духе той гармонии, какая была навеяна патриархальной атмосферой отцовского дома. Противоречий, пороков общественной жизни России Аксаков еще не видел или старался не видеть.
Поэтому-то критическое настроение, господствовавшее в кружке, возбуждало в Аксакове тяжелое, болезненное чувство. Казалось, что товарищи посягают на самые дорогие, сокровенные его убеждения. Об этом со всею искренностью поведал позднее сам Аксаков.
«Пятнадцатилетний юноша, вообще доверчивый и тогда готовый верить всему, еще много не передумавший, еще со многим не уровнявшийся, я был поражен таким направлением, и мне оно часто было больно; в особенности больны были мне нападения на Россию, которую люблю с самых малых лет. Но, видя постоянный умственный интерес в этом обществе, слыша постоянные речи о нравственных вопросах, я, раз познакомившись, не мог оторваться от этого кружка и решительно каждый вечер проводил там».
Обратим внимание на ту объективность, с которой Аксаков анализирует чувства, передает свое сложное положение в кружке. Константину больно слышать критические суждения; в то же время он замечает, что сам еще готов был «верить всему», еще «многого» не передумал; другими словами, он косвенно признает правоту своих друзей. Аксаков говорит, какую муку доставляло ему общение с друзьями; в то же время признает, что «не мог оторваться от этого кружка», что дружеские споры и размышления стали для него ежедневной потребностью.
С. И. Машинский нашел любопытный стихотворный набросок К. Аксакова. Поэт жалуется на свою зависимость от кружка – и жалуется в горьких, резких словах: «Насмешки колкие, предательские ласки И холод отзыва на юный мой призыв, – Они играли мной, оледеняя мой порыв…» Далее Аксаков рассказывает, как в нем проснулся «смелый дух», как он разорвал тяготившие его «цепи» – «И вдалеке один я стал, Я сладость испытал разрушенного плена…».
Но все эти жалобы характеризуют уже более позднюю стадию развития кружка, когда в него вошли новые лица, прежде всего Михаил Бакунин, когда споры достигли большей остроты. В начале 30-х годов Константин Аксаков еще стремился к кружку, к друзьям. В это время он бы еще не смог сказать: «И вдалеке один я стал». В это время он еще признавал правоту друзей, как бы ни были ему тяжелы их нападки и «насмешки колкие».
О том, что чувствовал, что переживал Аксаков, вступив в кружок, свидетельствует еще один документ – его повесть «Жизнь в мечте». Важно, что повесть написана по свежим следам событий: в 1836 году она была уже опубликована в журнале Надеждина «Телескоп» (ч. XXXIII).
Герой повести – некто Вальтер Эйзенберг, «странный молодой человек». Странность заключается в некоторой двойственности его духовных качеств. «Природа, одарив его головою пылкою, сердцем, способным понимать прекрасное, и даже могучими душевными силами, превзошла все эти качества характером слабым, нерешительным, мечтательным и мнительным в высочайшей степени». Это, конечно, не только характеристика персонажа, но и автохарактеристика писателя. Константин видел в себе сочетание противоположных качеств: силы и слабости, решительности и мечтательности. Эти противоречия отмечали в нем и современники.
Не случайна, наверное, и фамилия персонажа – Эйзенберг, что в переводе с немецкого означает «железная гора». Внешне Константин Аксаков был могуч и крепок, такого же атлетического сложения, как его отец Сергей Тимофеевич, только «пониже ростом»; с широким, некрасивым, несколько татарским лицом (Аксаковы происходили из татар). И в сочетании с физической силой подкупающе действовала его мягкость и бесконечное добродушие.
