экономический – это бегство от слабости. Мы хозяева вселенной, которая прислушивается к малейшим нашим намёкам. Экономические теории считают это нашей главной задачей. Рынок всегда поступает так, как ты хочешь, бьёт того, кто этого заслуживает, и ползёт за тем, кто этого достоин.
Фабулы о человеке экономическом несут в себе идею того, что человек есть всезнающий рациональный субъект, хозяин своей жизни, хозяин мира. И, проникая в национальную экономику, ты тут же переодеваешься в эти одежды. Всё остальное с нас слетает – пол, прошлое, история, тело и связи. Человек экономический – это бегство от непохожести. Мы не только приобретаем единый пол, мы попросту становимся одним и тем же человеком. И теперь нас очень легко пересчитать.
Человек экономический – это не фигура из картона, не карикатура. И он совсем не прост. Он – симптом тех составляющих реальности, которые намерен искоренить: тела, чувств, зависимости, неуверенности и слабости. Именно это тысячелетиями относилось к женщинам. А он говорит, что всего этого не существует. Потому что ему с этим не справиться. Он бежит, мучается, а мы узнаём себя в головокружительной глубине его страхов. Потому что нас соблазнили.
Экономические теории становятся местом, где можно спрятаться. Местом, где общество рассказывает истории о самом себе. О том, что нам требуется. И о том, где нам надо просто подпеть. Единственный пол. Единственная альтернатива. И единственный мир.
Глава пятнадцатая
В которой мы понимаем, что у главной фабулы нашего времени пол всего один
Поэт Мюриель Ракейсер сочинила продолжение греческого мифа о царе Эдипе. О том самом, кому предсказали, что он случайно убьёт собственного отца и женится на собственной матери, и том самом, который правильно ответил Сфинксу.
Прошло много лет с тех пор, как Эдип убил отца, женился на матери и от стыда лишил себя зрения, и вот он снова встречается со Сфинксом, чью загадку ему когда-то посчастливилось решить.
– Ты дал тогда неверный ответ, – говорит Сфинкс. – Поэтому сейчас всё так, как есть.
– Как так? – удивляется старый и слепой Эдип. – Я же правильно ответил, я первым догадался, в этом-то вся суть нашей истории.
– Нет, – отвечает Сфинкс. – Когда я спросил тебя, какое животное ходит утром на четырёх ногам, днём на двух, вечером на трёх, ты сказал, что человек. Ты объяснил, что на заре жизни человек ходит на четырёх ногах, на двух, когда становится взрослым, а на трёх, с палкой, когда в его жизни приближается ночь. Но о женщинах ты ничего не сказал.
– Нет, – протестует Эдип. – Когда мы говорим «люди», мы имеем в виду и женщин. Это все знают.
– Тебе так кажется, – отвечает Сфинкс.
Западная культура пронизана парами противоположностей: тело – душа, разум – чувство, культура – природа, объективный – субъективный, универсальный – специфический. По сути всё это – мужской или женский. И все аспекты, которые по определению не относятся к человеку экономическому, мы традиционно ассоциируем с женщинами – тело, чувства, привязанность и слабость.
В одном человеке нам удалось собрать черты, которые столетиями назывались мужскими. Экономисты утверждают, что это случайность, человек экономический выглядит так по нечаянности. Кроме того, мы можем добавить в модель и женщин, если захотим. Всех людей можно по сути сократить до абстрактного, рационального, экономического сознания, независимо от пола, расы, культуры, возраста, социального положения. Что это, если не равноправие?
На самом деле человек экономический эффективно исключает женщин. Мы исторически наделяли женщину определёнными трудовыми обязанностями, утверждая, что она должна их выполнять, потому что она женщина. Затем мы создали экономическую теорию, утверждающую, что эти трудовые обязанности не имеют никакого экономического значения. Мы сказали женщине: для того, чтобы в обществе мужчины всё работало, она обязана воплощать в себе определённые движущие силы – заботу, уход за другими, эмпатию и альтруизм. Потом мы придумали экономическую теорию, которая утверждает, что эти движущие силы экономически совершенно бессмысленны. И при том заметили, что экономика – единственное, что вообще что-то значит. Экономическую логику мы вознесли до верховной общественной логики, но те движущие силы, которые были закодированы как женские, разумеется, сохранились – иначе целое развалилось бы.
Мы изобрели только один экономический язык, на котором о целом говорить невозможно.
Человек экономический – вот то единственное, о чём мы умеем говорить. Если мы хотим поговорить о маме Адама Смита, нам надо сделать её человеком экономическим. Если мы хотим поговорить об искусстве, нам надо превратить скульптуры, картины и испытываемые нами от их созерцания чувства в рыночные товары. Если мы хотим поговорить о наших отношениях, нам надо перевести их в плоскость конкуренции. А всё то, что в эту модель не встраивается, пусть пеняет на себя.
Первая характеристика человека экономического – он не женщина. В экономике есть только один пол. Женщина может выбрать – либо она как он, либо она ему противоположна, дополняет его, приводит в равновесие его жёсткую логику, основанную на рациональности и личной выгоде. Она выбирает сама. Поскольку всё, что мы делаем, есть результат свободного выбора.
Самое примечательное не в том, что именно экономика говорит о женщинах, а в том, что она вообще о них говорит. Стандартные экономические теории современности утверждают, что экономические результаты гендерно нейтральны. Разумеется, выраженные посредством абстрактной математики, они
