Мне было невероятно приятно взять в руки эту книгу. Как будто весточку из дома получил. Конечно же, это была не та самая книга, но похожая, такая же нечитанная, как и та, что у нас дома. Отец редко-редко брал какую-то из книг, осторожно раскрывал, читал несколько строк и говорил: «Очень уж заумно написано». После этого книга отправлялась на свое место. Дети его тоже не отличались большой любовью к чтению, так что библиотека была в прекрасном состоянии.
Принеся книгу домой, я сразу же раскрыл ее и начал читать. Нашел любимое место отца и прочел его вслух, как будто бы послал привет отцу туда, где он находится сейчас. Потом стал читать дальше. Читал долго, до обеда, и после обеда тоже читал и думал о том, что если бы у меня не было бы моего дара, то, наверное, на свете стало бы одним раввином больше. Плохим, никуда не годным раввином, потому что одно из главных качеств раввина — это терпение. Придут к нему сто человек, и каждый станет повторять по многу раз одно и то же, так каждого надо выслушать, понять, дать ему совет. Меня бы на это не хватило бы. Да и если бы я стал раввином в Гуре-Кальварии, то где бы мы с тобой познакомились, драгоценная моя? Хотя о чем это я? Предопределенное неизбежно, где-нибудь бы да и познакомились, потому что иначе и быть бы не могло.
Заодно я купил у Матвея Евсеевича и кое-что для тебя. Хотел сделать сюрприз, но не буду заставлять тебя мучиться в догадках. Я купил тебе том стихов Гейне, небольшой, карманного формата. Ты сможешь брать его на прогулки и читать в парке. Берлинское издание, тоже прошлый век и тоже в прекрасном состоянии.
Вчера видел тебя во сне, драгоценная моя. Мы с тобой гуляли у моря, я все пытался опознать это место, но не смог, и разговаривали на разные темы. Утром я так и не вспомнил, о чем мы разговаривали. Помню только, что ты часто смеялась. Ты знаешь, как внимательно, если не сказать «трепетно», я отношусь к снам. И пускай ни один профессор не принял мое предположение хотя бы как гипотезу, я все равно уверен в том, что сны имеют ту же природу, что и мой дар. Недаром же бывает столько вещих снов. Тут всего-то и надо, что снять одни очки и надеть другие[115], но других очков у профессоров нет. Иначе бы они и со мной хотя бы немного разобрались. Но речь не об этом, а о том, что раз в моем сне мы гуляли и ты смеялась, то, значит, все у тебя хорошо и ты думаешь обо мне. Мой сон имел продолжение — мы пришли в большой деревянный дом, похожий на дачу Гурвичей, прошли в спальню и начали целоваться… О дальнейшем писать не стану, ибо и так все понятно. Мне и неловко, и смешно, и приятно — скоро мне стукнет шестьдесят, а сны как у мальчишки. Но что есть, то есть.
Ирочка осваивает новый рецепт. Ты же знаешь, что она не может и недели прожить без того, чтобы научиться готовить что-то новое. Теперь она занимается медовыми лепешками, которые кавказские евреи пекут на Пурим вместо гоменташен[116]. Или в дополнение к ним, я так и не понял. Наверное, в дополнение, ведь какой Пурим без гоменташен. Лепешки вкусно пахнут и просто тают во рту, но Ирочка недовольна тем, что они не хрустят. Им положено хрустеть. Маша посоветовала ей класть поменьше меда. Посмотрим, что из этого выйдет. Дома у нас пахнет как в кондитерской. Когда-то, в детские годы, драгоценная моя, я был уверен, что именно так должно пахнуть в раю.
Вот сейчас написал «в детские годы», любимая моя, и вдруг нахлынула грусть. Столько лет прожито, сколько всего пришлось испытать… Но первая же мысль о тебе разогнала эту грусть так, что от нее и следа не осталось. «Не оглядывайся назад, Вевлеле, — сказал себе я. — Смотри вперед и помни, что сейчас ты счастлив, а это самое главное. Не надо грустить, недаром праздничных дней в году много больше, нежели дней траура». Драгоценная моя, тебя нет рядом, но от одной мысли о тебе мне становится весело! Что это, если не любовь? Помнишь ли ты, дорогая моя, как когда-то ты боялась, что со временем моя любовь к тебе может остыть? Наверное, сейчас тебе стыдно за такие глупые мысли. Как может остыть солнце? Как может остыть моя любовь? Напротив, она разгорается все жарче и жарче, ведь каждый прожитый день добавляет в этот костер то уголек, то целое полено. А как же иначе, ведь каждый прожитый вместе день увеличивает мое счастье. За все эти годы, что мы вместе, ты ни разу ничем не огорчила меня и тем более не разочаровала. Надеюсь, что и я ничем тебя не разочаровал и не огорчил. Любовь может погаснуть только в том случае, если ее залить холодной водой, но это, хвала Всевышнему, не наш случай.
Мне всегда было жаль тех, кто несчастлив, любимая моя, и ты это знаешь. Может, я и не проявлю, скрою в себе, потому что сочувствием часто можно обидеть, но посочувствую. Сейчас, когда я в полной мере познал счастье любви, я сильнее всего сочувствую тем, кто одинок или любит безответно. Это я так, к слову.
Целую тебя тысячу раз, любимая моя! Жду твоего возвращения, а пока жду весточек. Люблю тебя безмерно, уверен, что ты ощущаешь мою любовь и на таком большом расстоянии. Не волнуйся за нас с Ирочкой, у нас все замечательно, только тебя не хватает для полного счастья. Ирочка надеется, что к твоему возвращению у нее все-таки начнут получаться хрустящие лепешки. Видишь, сколько всего хорошего ждет тебя дома!
Целую, обнимаю, жду!
Твой В.
P.S. Я курю не больше обычного. Только протяну руку за лишней папиросой, как сразу же слышу твой голос: «Это уже лишняя, не надо». Ты — колдунья, любимая моя. Заколдовала меня, но я ничего не имею против, а даже рад этому. Колдуй себе дальше, колдуй на здоровье.
Здравствуй, любимая моя Аидочка!
