человека, любимая моя.
О, если бы ты знала, как мне хочется встать и уйти отсюда прямо сейчас. Но нельзя. Во-первых, доктора еще не до конца разобрались в моей болезни. Они говорят разные заумные слова, но на самом деле все сводится к одному — есть ли у меня в сердце какие-то изменения или их нет. Во-вторых, я уже пообещал тебе и себе, что буду благоразумным. Благоразумные люди не уходят из больницы по собственному желанию.
Это все, что я хотел написать тебе, любимая моя, кроме того что сильно по тебе скучаю. Завтра позвонит Артюхов и станет уговаривать тебя дать осенью десять выступлений. Пошли его к черту. Не стесняйся быть резкой, душа моя, с такими мошенниками только так и надо себя вести. Пускай сначала отдаст то, что остался должен с прошлого раза. Иногда, драгоценная моя, я поражаюсь людской наглости. Обмануть меня, Вольфа Мессинга? О чем они думают? На что они надеются? Если Артюхов начнет убеждать тебя в том, что он рассчитался с нами по-честному, скажи, что мы более незнакомы. Я не желаю иметь дела с обманщиками, которые пользуются моей доверчивостью. Я всегда склонен верить людям, но верю до тех пор, пока они не доказывают, что им нельзя верить.
Целую тебя, любимая моя. Все хорошо, можешь не волноваться. Мысленно посылаю тебе привет.
Дорогая моя Аидочка!
Я пока еще нахожусь под «усиленным надзором», как шутят доктора в реанимационном отделении. Ничего страшного, дорогая моя, не волнуйся, пожалуйста. Они просто хотят убедиться в том, что мое состояние, как они выражаются, «стабилизировалось». Какое дурацкое слово! Можно просто сказать: «Пока полностью не приду в себя». Когда слышу это слово, чувствую себя не человеком, а каким-то аппаратом, стабилизатором.
Интересный факт — здешний невропатолог Викентий Егорович, который приходил осматривать меня, как две капли воды похож на проклятого адмирала Канариса. Я рассказывал тебе, как адмирал в свое время не поверил мне, когда я предсказал его судьбу[119]. Уверен, что перед тем, как его повесили, он вспомнил мои слова. Я не перестаю поражаться тому, какое безумие вдруг поразило немцев и как сильно оно их поразило. В Польше немцев всегда считали образцом культуры и вообще образцом для подражания. Что случилось с ними? Это же были нормальные люди. Как один негодяй смог заразить своим безумием целый народ?
Викентий Егорович, о котором я рассказываю, не немец, а белорус, родом из Могилева. С Германией его ничто не связывает. Но тем не менее сходство потрясающее. Даже жесты и интонации похожи. Удивительные вещи случаются на свете. Наверное, где-то на белом свете живут и мои двойники. Хотелось бы посмотреть на них. Моя мать, да будет благословенна ее память, сильно переживала по поводу того, что я, мягко говоря, не красавец. Гладя меня по голове, она приговаривала: «Вевлеле, мой Вевлеле, другого такого нет на свете». Когда вспоминаю о матери, чувствую пустоту внутри особенно остро. Говорю себе: «Хорошо, что она не дожила до тех страшных дней», — и ужасаюсь — как можно сказать такое о родной матери? Матерям надо желать прожить сто двадцать раз по сто двадцать лет. Они заслуживают этого.
У меня все хорошо. Настолько, что мне даже разрешили вставать и ходить до туалета. Правда, при этом рядом со мной идет медсестра, и вид у нее такой напряженный, будто она каждую секунду готовится подхватить меня, если я буду падать. Но я стою на ногах твердо, голова не кружится, сердце работает ровно, без перебоев. Единственное, что досаждает мне, так это сама больничная обстановка. В реанимации все это больничное проявляется особенно сильно, здесь много боли и страдания. Хочу как можно скорее уйти отсюда, чтобы наконец-то увидеться с тобой. Соскучился безмерно. О, драгоценная моя, ты даже представить себе не можешь, как же я по тебе соскучился! Казалось, что не видел тебя целую вечность! Когда думаю о тебе, любимая, сердце начинает стучать чаще. Шучу, дорогая моя, не волнуйся по поводу моего сердца и моего состояния. Мысли о тебе не могут причинить вреда моему самочувствию. Мысли о тебе оказывают на меня целебное действие. Пока пишу это письмо, настолько поправился, как будто принял целую горсть таблеток.
Люблю тебя, милая моя женушка! Ты свет моей жизни и радость моего сердца. Надеюсь, что скоро смогу тебя обнять. Надеюсь, только надеюсь, потому что отсюда, из реанимационного отделения, не получается заглядывать в будущее. Слишком много страданий вокруг, приходится отгораживаться от всего этого, ведь я не врач и никому помочь не могу.
Люблю тебя, моя несравненная! Постоянно думаю о тебе, и эти мысли согревают мне душу.
Твой выздоравливающий
Дорогая моя Аидочка!
Сегодня в больнице объявили карантин. Я сразу же сел писать тебе письмо. Тебя не пустят ко мне, и ты, чего доброго, решишь, что карантин объявили из-за меня. Нет, я в полном порядке. Настолько, насколько может быть в порядке человек, который лежит в больнице. У меня все нормально, досаждает мне только избыточное внимание со стороны других пациентов. С просьбами и разговорами не пристают (видимо, врачи попросили не докучать
