Дюруа был изумлен, он знал, что патрон был человек семейный, но о его дочерях он всегда думал так, как думают о далеких странах, которых никогда не придется увидеть. К тому же он представлял их себе совсем маленькими, а перед ним были взрослые девицы, он почувствовал легкое внутреннее смущение, вызванное этой неожиданностью.
Они поочередно протянули ему руки, сели за маленький, предназначенный для них, столик и начали перебирать катушки шелка в корзиночке.
Ждали еще кого-то; все молчали; чувствовалось то особенное стеснение, какое обычно предшествует званым обедам, где после различно проведенного дня сходятся люди, не имеющие никаких точек соприкосновения.
Дюруа, от нечего делать, устремил взор на стены, и Вальтер издали спросил его, с явным желанием похвастаться своим добром:
— Вы рассматриваете мои картины? — подчеркнув при этом слово «мои». — Я вам сейчас покажу их, — и он взял лампу, чтобы можно было разглядеть все детали.
— Здесь пейзажи, — сказал он.
В центре висело большое полотно Гильме, изображавшее нормандское побережье во время грозы. Под пим — «Лес Арпиньи»; затем «Алжирская равнина» Гильоме, с верблюдом на горизонте, с большим верблюдом на длинных ногах, похожим на какой-то странный монумент.
Вальтер перешел к следующей стене и возвестил тоном церемониймейстера:
— Великие мастера!
Это были четыре картины: «Посещение больницы» Жерве, «Жница» Бастьен-Лепажа, «Вдова» Бурго и «Казнь» Жан-Поля Лорана. Последняя картина изображала вандейского священника, которого расстреливал у церковной ограды отряд «синих».
Улыбка пробежала по серьезному лицу патрона, когда он перешел к следующей стене.
— Здесь легкий жанр, — сказал он.
Прежде всего бросалась в глаза небольшая картина Жана Беро под названием: «Вверху и внизу». Она изображала хорошенькую парижанку, взбирающуюся по лесенке едущего трамвая. Ее голова — уже на уровне империала, и мужчины, сидящие на скамейке, с жадным любопытством приветствуют появление юного личика, в то время как стоящие внизу, на площадке, смотрят на ноги молодой женщины с различным выражением лица — одни с досадой, другие с вожделением.
Вальтер, держа лампу в руке, повторял с лукавым смешком:
— Каково? Забавно? Правда, ведь забавно?
Затем он осветил «Спасение утопающей» Ламбера.
Посреди обеденного стола, после трапезы, котенок, присев на задние лапки, с недоумением и беспокойством рассматривает муху, попавшую в стакан воды. Он уже поднял одну лапку, готовясь схватить муху быстрым движением. Но еще не решился, колеблется. Что-то он сделает?
Затем патрон показал «Урок» Детайля, изображающий солдата в казарме, обучающего пуделя бить в барабан. При этом он заметил:
— Остроумно!
Дюруа одобрительно смеялся и восхищался:
— Прелестно, прелестно, пре…
Он внезапно умолк, услыхав позади себя голос г-жи де Марель, которая только что вошла.
Патрон продолжал освещать картины, комментируя их.
Теперь он показывал акварель Мориса Лелуара «Препятствие». Она изображала портшез, которому преграждал путь бой двух уличных молодцов, дравшихся, как геркулесы. Из окошечка портшеза выглядывало очаровательное женское личико, смотревшее… смотревшее… без нетерпения, без страха, даже с некоторым восхищением на борьбу этих скотов.
Вальтер продолжал:
— У меня есть картины еще в других комнатах, но они принадлежат кисти менее знаменитых художников. Здесь — мой «Квадратный зал»[37]. Сейчас я покупаю произведений молодых, совсем молодых художников и держу их пока в задних комнатах, ожидая, когда авторы их прославятся.
Затем он произнес шепотом:
— Сейчас самый подходящий момент покупать картины. Художники подыхают с голоду. Они все сидят без гроша… без гроша…
Но Дюруа ничего не видел и слушал, не понимая. Г-жа де Марель была здесь, позади него. Что ему делать? Поклониться? А вдруг она отвернется от него или скажет ему какую-нибудь дерзость? Но если он не подойдет к ней, что подумают окружающие?
Он решил: «Во всяком случае, надо выиграть время». Он был так взволнован, что подумал даже, не притвориться ли ему больным и не уйти ли домой.
Осмотр картин был закончен. Патрон поставил лампу на место и пошел здороваться с новой гостьей, между тем как Дюруа, уже один, снова принялся рассматривать картины, точно он никак не мог насмотреться на них.
Он терял голову. Что ему делать? Он слышал голоса, отрывки разговора. Г-жа Форестье позвала его:
