чтобы принять другую форму. Но никогда ни одно существо не возвращается назад — ни насекомое, ни человек, ни планета!
Беспредельный, смутный, давящий ужас охватил душу Дюруа, — ужас перед этим всеобъемлющим небытием, неизбежно и вечно разрушающим всякое существование, такое мимолетное и жалкое. Он уже склонял голову перед его угрозой, он думал о насекомых, живущих всего несколько часов, о животных, живущих несколько дней, о людях, живущих несколько лет, о планетах, живущих несколько столетий. Какая разница между теми и другими? — Несколько лишних зорь — и все.
Он отвернулся, чтобы не смотреть больше на труп.
Г-жа Форестье, склонив голову, тоже, по-видимому, была погружена в печальные размышления. Ее белокурые волосы так красиво обрамляли печальное лицо, что какое-то сладкое ощущение, дыхание какой-то надежды коснулось души молодого человека. К чему отчаиваться, когда впереди еще столько лет жизни!
И он принялся ее рассматривать, она не замечала его, погруженная в свои мысли. Он подумал: «Вот единственная хорошая вещь в жизни — любовь! Держать в своих объятиях любимую женщину! Вот предел человеческого счастья»!
Какое счастье досталось покойнику — встретить такую очаровательную и умную подругу! Как они познакомились? Как она согласилась выйти замуж за этого бедного и недалекого юношу? Как ей удалось сделать из него человека?
И он подумал о тайнах, скрывающихся в жизни каждого. Он вспомнил сплетни о графе де Водреке, который будто бы дал ей приданое и выдал ее замуж.
Что она теперь будет делать? За кого выйдет замуж? За депутата, как предполагала г-жа де Марель? Или за какого-нибудь многообещающего юношу, за Форестье высшего сорта? Есть ли у нее проекты, планы, определенные намерения? Как бы ему хотелось все это знать! Но почему его так занимает мысль о том, что она предпримет? Он задал себе этот вопрос и понял, что его беспокойство исходит из тех смутных, едва уловимых мыслей, которые скрываешь от самого себя и обнаруживаешь, только заглянув в самую глубину своей души.
Да, почему бы ему не попробовать самому одержать эту победу? Каким сильным и могущественным почувствовал бы он себя с нею! Как быстро, уверенно и далеко подвинулся бы он вперед!
И почему бы ему не добиться успеха? Он чувствовал, что он нравится ей, что она испытывает к нему больше, чем простую симпатию, — привязанность, зарождающуюся между родственными натурами, основанную не только на взаимной склонности, но и на молчаливом сообщничестве. Она признавала в нем ум, решительность, настойчивость и чувствовала к нему доверие.
Разве не его вызвала она в такую серьезную минуту? И зачем она его позвала? Не должен ли он видеть в этом нечто вроде намека, указания, признания? Если она вспомнила о нем в ту минуту, когда должна была овдоветь, то, может быть, именно потому, что думала о том, кто станет теперь ее новым товарищем и союзником?
Его охватило нетерпеливое желание узнать, спросить ее, выведать ее намерения. Послезавтра он должен уехать, так как ему нельзя оставаться вдвоем с молодой женщиной в этом доме. Значит, нужно торопиться, нужно еще до возвращения в Париж выспросить ее тонко и искусно об ее намерениях не допустить, чтобы по приезде она уступила домогательствам кого-нибудь другого и связала себя каким-нибудь обещанием.
В комнате царила глубокая тишина: слышен был только стук часового маятника, отбивавшего на камине свое правильное металлическое «тик- так».
Он прошептал:
— Вы, должно быть, очень устали?
Она отвечала:
— Да, но еще больше потрясена.
Звук их голосов удивил их, странно прозвучав в этой мрачной комнате. И они внезапно посмотрели на лицо умершего, словно ожидая, что он вдруг зашевелится и начнет их слушать, как он это делал всего лишь несколько часов тому назад.
Дюруа продолжал:
— О! Это для вас ужасный удар, это огромная перемена в вашей жизни, полный переворот в вашем сердце и во всем вашем существовании.
Она глубоко вздохнула и ничего не ответила.
Он добавил:
— Как грустно молодой женщине очутиться вдруг одной.
Он замолчал. Она ничего не ответила на его слова. Он прошептал:
— Во всяком случае, помните о нашем договоре. Вы можете располагать мною, как хотите. Я весь в вашем распоряжении.
Она протянула ему руку, бросив на него один из тех грустных и нежных взглядов, которые волнуют нас до глубины души.
— Благодарю вас, вы очень добры, очень. Если бы я могла и смела сделать что-нибудь для вас, я бы тоже сказала: «Рассчитывайте на меня».
Он взял протянутую руку и задержал ее, сжимая в своей, со страстным желанием ее поцеловать. Наконец, решившись, он медленно приблизил ее к своим губам и прильнул долгим поцелуем к лихорадочно-горячей надушенной коже.
