Когда он вернулся к завтраку, слуга сказал ему:
— Господин Форестье уже спрашивал о вас два или три раза. Не угодно ли вам пройти к нему?
Дюруа вошел. Форестье, казалось, спал в кресле. Жена его читала, лежа на диване.
Больной поднял голову. Дюруа спросил:
— Ну, что? Как ты себя чувствуешь? По-моему, у тебя сегодня отличный вид.
Форестье прошептал:
— Да, мне лучше, я чувствую себя бодрее. Позавтракай скорее с Мадленой — мы собираемся прокатиться.
Как только молодая женщина осталась вдвоем с Дюруа, она сказала ему:
— Вы видите? Сегодня ему кажется, что он спасен. С самого утра он уже строит разные планы. Мы сейчас поедем в залив Жуан покупать фаянс для нашей парижской квартиры, он хочет выйти во что бы то ни стало, но я ужасно боюсь, как бы не случилось несчастья, он не вынесет тряски экипажа.
Когда подали ландо, Форестье медленно спустился по лестнице при помощи слуг. Увидев экипаж, он потребовал, чтобы опустили верх.
Жена возражала:
— Ты простудишься, это безумие.
Оп упорствовал:
— Нет, мне гораздо лучше. Я это отлично чувствую.
Сначала ехали по тенистым аллеям между двумя рядами садов, делающих Канн похожим на английский парк, потом повернули на дорогу в Антиб, идущую вдоль моря.
Форестье описывал местность. Сначала он указал виллу графа Парижского. Затем назвал другие. Он был весел искусственной и жалкой веселостью обреченного. Указывая на что-нибудь, он поднимал палец, не будучи в силах протянуть руку.
— Смотрите: вот остров святой Маргариты и замок, откуда бежал Базен. Да, задали нам тогда за эту историю!
Затем он стал вспоминать свою службу в полку; называл офицеров, отличавшихся своими похождениями. Но дорога неожиданно повернула, и залив Жуан предстал, как на ладони, со своей белой деревушкой в глубине и мысом Антиб на другом конце.
Форестье, вдруг охваченный детской радостью, пробормотал:
— А, эскадра! Сейчас ты увидишь эскадру!
Посреди обширной бухты в самом деле виднелось с полдюжины больших кораблей, похожих на скалы, поросшие ветвями. У них был причудливый и уродливый вид; это были какие-то громады с выступами, башнями, водорезами, сидевшими в воде так глубоко, точно они собирались пустить в ней корни.
Непонятно было, как могли они передвигаться, переходить с места на место: такими они казались тяжелыми и приросшими ко дну. Плавучая батарея, круглая, высокая, в форме обсерватории, напоминала маяк, какие строят на подводных скалах.
Мимо них прошло большое трехмачтовое судно; оно направлялось в открытое море, развернув все свои белые нарядные паруса, и казалось грациозным и красивым рядом с этими чудовищами воины, чудовищами из железа, отвратительными чудовищами, уродливо сидевшими на воде.
Форестье старался их всех узнать. Он называл: «Кольбер», «Сюффрен», «Адмирал Дюперре», «Грозный», «Уничтожитель», потом поправлялся:
— Нет, я ошибся; вот этот — «Уничтожитель».
Они подъехали к большому павильону с вывеской «Художественные фаянсовые изделия залива Жуан»; коляска обогнула лужайку и остановилась у входа.
Форестье хотел купить две вазы, чтобы украсить ими свой книжный шкаф. Так как он не мог выйти из коляски, то ему приносили образцы на выбор, один за другим. Он долго выбирал, советуясь с женой и с Дюруа.
— Это для шкафа, — знаешь, там, в глубине кабинета; с моего кресла я буду их все время видеть. Я предпочитаю античный, греческий стиль.
Он рассматривал образцы, приказывал принести другие, снова брался за прежние; наконец, выбрал и, заплатив, потребовал, чтобы их прислали тотчас же.
— Я на днях возвращаюсь в Париж, — сказал он.
Во время обратного пути, когда они ехали вдоль залива, их неожиданно настиг холодный ветер, проскользнувший сюда через долину, и больной закашлялся.
Сначала это казалось маленьким приступом, но все усиливаясь, этот кашель стал непрерывным и перешел в какую-то икоту и хрипенье.
Форестье задыхался; всякий раз как он хотел вздохнуть, кашель раздирал ему горло, вырываясь из глубины груди. Ничто не помогало, ничто не могло его успокоить. Из коляски в комнату его пришлось перенести на руках, и Дюруа, державший его ноги, чувствовал, как они вздрагивали при каждом конвульсивном сжатии легких.
Теплота постели не остановила припадка, который продолжался до полуночи; потом, наконец, наркотические средства прекратили смертельный приступ кашля, больной до рассвета просидел на кровати с открытыми глазами.
