I
Жорж Дюруа вернулся к своим прежним привычкам.
Устроившись в маленькой квартирке нижнего этажа на Константинопольской улице, он вел теперь благоразумный образ жизни, как и надо было человеку, готовящемуся к новой жизни. Его отношения с г-жой де Марель приняли супружеский характер, словно он заранее готовился к предстоящему событию. Его любовница, удивленная спокойной размеренностью их связи, часто говорила, смеясь:
— Ты еще скучнее моего мужа; право, не стоило менять.
Г-жа Форестье все не приезжала. Она задержалась в Канне. Он получил от нее письмо, в котором она извещала его, что приедет только в половине апреля, ни словом не намекая на то, что было при их расставании. Он ждал. Он решил жениться на ней во что бы ни стало и пустить в ход все зависящие от него средства, если она начнет колебаться. Но он верил в свою счастливую звезду, верил в неотразимость своего обаяния, подчинявшего ему всех женщин.
Коротенькая записка предупредила его о приближении решительной минуты.
«Я в Париже. Зайдите ко мне. Мадлена Форестье».
И только. Он получил это письмо утром, с девятичасовой почтой. В тот же день, в три часа, он явился к ней. Она протянула ему обе руки со своей прелестной приветливой улыбкой, и в течение нескольких секунд они пристально смотрели друг на друга.
Потом она прошептала:
— Как вы были добры, что приехали ко мне в те ужасные дни.
Он ответил:
— Я сделал бы все, что бы вы мне ни приказали.
Они сели. Она стала расспрашивать его о всех новостях, о Вальтерах, о всех сотрудниках, о газете. О ней она часто вспоминала.
— Мне очень недостает ее, — сказала она. — Я журналистка в душе. Что делать, я люблю это ремесло.
Она замолчала. Ему показалось, что он уловил нотку призыва в ее улыбке, в тоне голоса, в словах. И, хотя он дал себе слово не ускорять событий, он все-таки пробормотал:
— В таком случае почему бы вам… почему бы вам… не продолжать… заниматься… этим ремеслом под… Фамилией Дюруа?
Сразу сделавшись серьезной, она положила руку на его плечо и прошептала:
— Не будем пока говорить об этом.
Но он понял, что она соглашается, и, упав к ее ногам, стал осыпать ее руки страстными поцелуями, повторяя прерывающимся голосом:
— Благодарю вас, благодарю… Как я люблю вас!
Она встала. Он тоже поднялся и заметил, что она сильно побледнела. Он понял тогда, что нравится ей, — быть может, уже давно. Они стояли лицом к лицу: он обнял ее и поцеловал в лоб долгим, нежным, серьезным поцелуем.
Она освободилась из его объятий и продолжала серьезным тоном:
— Послушайте, друг мой, я еще не приняла никакого решения. Однако, может быть, я скажу «да». Но вы должны обещать мне хранить это в величайшей тайне, пока я вам не разрешу говорить.
Он дал слово и ушел, не помня себя от радости.
С этого дня во время своих посещений он старался быть возможно более сдержанным и не просил ее больше об определенном решении, тем более что в ее манере говорить о будущем, произносить слово «потом», в проектах, касающихся их обоих, таилось нечто более интимное и глубокое, чем в самом категорическом обещании.
Дюруа неутомимо работал, мало тратил, старался накопить немного денег, чтобы не оказаться без гроша ко дню свадьбы. Он сделался настолько же скуп, насколько прежде был расточителен.
Прошло лето, за ним осень; ни у кого не возникло ни малейших подозрений в виду редкости их свиданий, носивших обычный светский характер.
Однажды вечером Мадлена сказала, не спуская с него пристального взгляда:
— Вы еще не сообщили о нашем намерении госпоже де Марель?
— Нет, мой друг; я обещал вам хранить это в тайне и не обмолвился ни словом ни одной душе.
— Ну, так теперь пора предупредить ее. Со своей стороны, я сообщу об этом Вальтерам. Вы ей скажете на этой же неделе, не правда ли?
Он покраснел:
— Да, завтра же.
