казалась большой птицей, готовой взлететь.
Дюруа прошептал:
— Я обожаю окрестности Парижа; у меня нет лучшего воспоминания, чем о здешней жареной рыбе.
Она ответила:
— А лодки! Как приятно скользить по воде в лучах заходящего солнца!
Они замолчал снова, не решаясь продолжать эти излияния, касавшиеся их прошлого, и каждый из них погрузился в свои мысли, быть может, наслаждаясь уже поэзией сожалений.
Дюруа, сидевший напротив жены, взял ее руку и медленно поцеловал.
— Когда вернемся в Париж, — сказал он, — мы будем иногда ездить обедать в Шату.
Она прошептала:
— У нас будет столько дел!
Ее тон, казалось, говорил: «Нужно жертвовать приятным для полезного».
Он продолжал держать ее руку, с беспокойством спрашивая себя, каким образом перейти к ласкам. Он не испытал бы ни малейшего смущения, если бы имел дело с невинной молодой девушкой, но острый и лукавый ум Мадлены, который он в ней угадывал, смущал его. Он боялся показаться ей глупым, слишком робким или слишком наивным, слишком медленным или слишком торопливым.
Он слегка пожимал ее руку, но она не отвечала на его призыв. Он сказал:
— Меня очень забавляет мысль, что вы — моя жена.
Она удивилась:
— Почему же это?
— Не знаю. Это кажется мне забавным. Мне хочется поцеловать вас, и меня удивляет, что я имею на это право.
Она спокойно подставила ему щеку, и он поцеловал ее так, как поцеловал бы сестру.
Оп продолжал:
— В первый раз, когда я вас увидел, — помните, во время обеда, на который меня пригласил Форестье, — я подумал: «Черт возьми! Если бы я нашел такую жену!» И вот, я нашел ее.
Она прошептала: «Это очень мило» и пристально поглядела на него со своей неизменной тонкой улыбкой.
Он подумал: «Я слишком холоден. Это глупо. Нужно действовать более решительно». И он спросил:
— Каким образом вы познакомились с Форестье?
Она ответила с лукавым вызовом:
— Разве мы для того едем в Руан, чтобы вспоминать о нем?
Он покраснел:
— Я глуп. В вашем присутствии я становлюсь неловким.
Это польстило ей:
— Неужели? Почему это?
Он сел рядом с ней, совсем близко. Она вскрикнула:
— Ах, олень!
Поезд проезжал Сен-Жерменским лесом, и она увидела испуганную косулю, которая одним прыжком перескочила аллею.
Пока она смотрела в открытое окно, Дюруа наклонился к ней и прильнул к ее шее долгим поцелуем — поцелуем любовника.
Она не двигалась в течение нескольких секунд; потом подняла голову:
— Вы меня щекочете. Перестаньте.
Но он не отнимал своих губ и нежными, долгими, возбуждающими прикосновениями ласкал своими завитыми усами ее белую кожу.
Она отодвинулась:
— Перестаньте же.
Он обхватил правой рукой ее голову и, повернув к себе лицо, накинулся на губы, как ястреб на свою добычу.
Она продолжала вырываться, отталкивая его, освобождаясь из его объятий. Наконец, это ей удалось, и она повторила:
— Да перестаньте же.
Он не слушал и снова обнял ее, целуя жадными дрожащими губами, стараясь опрокинуть ее на диван.
С большим усилием она вырвалась и быстро встала:
— О, перестаньте же, Жорж. Мы ведь не дети и отлично можем подождать до Руана.
Oн сидел весь красный, охлажденный ее разумными словами. Потом к нему снова вернулось его хладнокровие, и он весело сказал:
