Местность была незнакома. Я силился вспомнить что-то, зацепиться в памяти за какую-нибудь безделицу, но все скользило, как по молодому льду, и исчезало в темной полынье. И вдруг я понял, почему это так. Повинуясь, видимо, какому-то своему внутреннему распорядителю, я шел теперь медленнее, чем хожу обычно. Смешно утаивать что-либо от самого себя, поэтому я сразу признаюсь в том, что неспешным своим шагом я пытался оттянуть момент встречи с домом, в котором я потерял когда-то своего любимого эльфа. Боже, думал я, останавливаясь то и дело без надобности, какой боли добавил мне этот профессор кислых щей! Я ведь и сам, глядя иной раз на Агнешку, смутно ощущал: что-то в ней не так, как у остальных homo vulgaris, и за этим «что-то» стояла тайна пропажи каких-то двадцати генов в какой-то седьмой хромосоме! У меня ведь тоже, вероятно, не хватает скольких-нибудь генов в какой- нибудь двенадцатой хромосоме, и у вас не хватает, и у вас – кто же мы тогда такие?
Как не готовился я к встрече, а все же низкие воротца вынырнули из-за угла совсем нежданно. Я не стал подходить к ним, просто присел сбоку на теплый камень и принялся что-то там впереди высматривать – уж не Агнешку ли с самим собой? Веселые, здоровые люди с золотистым загаром, оживленно обсуждая планы на вечер, шли мимо, не замечая меня, проходили в распахнутые воротца и по аллее спускались к «высотке», а там поднимались на лифте на пятый этаж и, войдя в номер, бросали сумки на пол в прихожей и принимались целоваться у стены – жадно, ненасытно, с вскриками и сладостно – мучительными стонами… Из брошенных сумок за ними равнодушно следили большие бутылки «пепси»; нектарины краснели круглыми, нежными щечками; впервые видя такую сцену, пялились во все глаза отмороженные стейки, которые давно уже были циниками, а вот пиву, «Мартини» и водке не повезло: они были заточены в красивые коробки и видеть могли только стены своей прекрасной тюрьмы…
Я остановил такси и поехал назад, к эльфам. До этого был момент, когда я, казалось бы, решился пойти т у д а, но сделав два шага по направлению к входу, без каких-либо объяснений с самим собой развернулся и, перейдя дорогу, поднял руку. Позже я безоговорочно утвердил это спонтанное решение. Я не был готов войти т у д а, на это кладбище воспоминаний. Собственно страшился я не самих воспоминаний, а совсем иного: того, что не увижу я там ни одного знакомого креста, и станет мне тогда совсем худо.
Дома, в своем уютном номере, слегка пообщавшись с Джонни-предпоследним, я признался себе, что сделал ошибку, приехав сюда на поиски призраков. Джонни шептал: конечно, старина, конечно, и пытался подлить мне еще, но я держался из последних сил. Я был зол на себя, потому что большего несоответствия достаточно суровой, решительной внешности и безвольного, тряпичного таки характера, чем у меня, трудно было себе представить. По сути, за два дня я ничего толком не выяснил, всякий раз откладывая самые главные вопросы на потом. Я и себе-то перестал их задавать, будто уже давно все узнал, а знания эти упаковал и схоронил. Да, я говорил им, что не верю их басням, но отчего бы не спросить у них прямо в лоб: вы что, господа – новые Иисусы, массово воскрешающие новых Лазарей? Впрочем, профессор назвал это реконструкцией, но как это не называй, все одно: прописанный на том свете человек должен вернуться на этот! Они собираются вернуть мне Агнешку – очень хорошо. Я в полнейшем восторге и, конечно же, не пожалею для этого чуда никаких денег. Но прежде они должны сотворить это чудо!
Возбудив себя уничижением, я взялся за телефон, и пока слушал и считал унылые гудки, в дверь постучали. Разумеется, это был Антип Деревянко, русский патриот. Он приехал на французском танке и, судя по его решительному виду, был готов к всеобъемлющему и безоговорочному услужению.
– Проходите, Антип Илларионович! – сказал я. – Давненько с вами не виделись. Что новенького в мире достопочтенных эльфов?
Антип откашлялся прежде, чем ответить, словно пришел держать экзамен, потом налил себе джонниной наливки, выпил, что-то разгладил под носом, из чего я заключил, что еще недавно он носил усы, вздохнул и, наконец, произнес – как милостыню подал:
– Вы мне очень не понравились прошлый раз, Тимофей Бенедиктович. Я даже хотел начальству представление сделать о приостановлении работы по… ну, по вашему проекту, потому что психологическое ваше состояние было ужасным.
– Я что – кусался? Или убить кого грозился? Чего вам мое психологическое состояние не понравилось? Нормальное состояние стареющего, на хрен никому не нужного мужчины, усугубленное перманентной алкогольной и вообразительной интоксикацией. Кстати, что-то я давненько не усугублял первую из этих двух интоксикаций – наиболее безобидную, между прочим.
– Давненько это сколько – четверть часа? – поинтересовался мой оруженосец, отнимая у Джонни-предпоследнего последнюю надежду на долгожительство.
Мы молча выпили, и я сказал:
– Ладно, шутки в сторону. Давайте-ка лучше поговорим предметно о моем, как вы изволили его назвать, проекте. Вот я вас, Антип…извините, Антиб-б Илларионович, спрашиваю… Хотя прежде послушайте-ка одну байку. У меня друг был, Азаров Владимир Ильич, акробат от Бога, да что там акробат – человек от Бога! Он был восточных кровей, предки его жили в междуречье Тигра и Евфрата, так вот, любил он острые всякие кушанья и всегда предупреждал своих гостей, мол, смотрите – могут быть проблемы на выходе. Спрашиваю прямо в лоб: а у меня какие проблемы могут быть на выходе после этого самого моего проекта? Это первое. И второе – тоже в лоб: вы собираетесь вернуть Агнешку с того света? А на какое время? А в какой возрастной категории – прежней или нынешней? А в каком телесно-душевном состоянии? А каков будет ее социальный и гражданский статус: переселенка, беженка, гражданка Евросоюза? А можно ли будет ее потрогать? Как видите, вопросов много, но мне хотелось бы услышать ответы хотя бы на те, которые я сейчас задал.
Не знаю, хотел ли я его озадачить или нет, но то, что озадачил, было видно с расстояния в двести метров. Да что там озадачил – уничтожил, смёл, порушил, превратил в пыль! Он сидел теперь, опустив голову, и тонзура его смотрелась белым флагом, поднятым над ранее неприступной крепостью. Я был
