девушки.
Приведя себя в порядок, я пошел к профессору Перчатникову. Секретарша, старая мымра, глядевшая на меня с ужасом, будто я был самым заядлым насильником и душегубом, ответила, трясясь, что профессор не принимает, потому что работает с документами. Я шагнул в ее сторону, и она упорхала, аки птичка небесная, прямиком в профессорский кабинет. Я пошел следом за ней, и мы столкнулись в дверях. Она отпрянула от меня и кружным путем вернулась молча к столу.
Я вошел. Перчатников сидел, зарывшись в бумагах, и, не поднимая глаз, предложил мне присесть.
– Прошу извинить меня за то, что отвлекаю вас от дела, но… – и далее коротко изложил ему свои сомнения.
Он с шумом выпустил из легких воздух, обхватил голову сцепленными сзади руками, пожевал губами и наконец сказал:
– Думаю, что да. Не главной причиной, но, безусловно, существенной. Эмоциональный шок в таких случаях неизбежен, и если у обычных людей срабатывает природный регулятор самозащиты организма, то у тех, кто страдает синдромом Уильямса, этот регулятор ослаблен. Эльфы стократ чувствительнее обычных людей. Женщины-эльфы самые лучшие любовницы, способные испытывать высочайшее наслаждение даже при минимальных энергозатратах со стороны партнера. Для мужчины они просто находка. Что же касается Агнешки, то девственность для нее была своеобразной idee fixe. Эта проблема изучена достаточно полно, поэтому все вместе взятое и дает мне основание ответить на ваш вопрос утвердительно. Теперь о другой проблеме. Вы ведь подсознательно ищите, на кого бы с себя переложить гипотетическую вину за то, что случилось тридцать лет назад. Знаете, я приветствую такой ваш порыв.
– Не понял, – настороженно произнес я, потому что само приветствие с его стороны уже было подозрительным, не важно, к чему оно относилось.
– А что ж тут не понять? – усмехнулся он недобро. – Здоровому человеку свойственно искать и находить виновных. Тридцать лет вы были н е з д о р о в ы и чувствовали вину за известные события. Теперь вы з д о р о в ы, потому что знаете, кто на самом деле виноват в этом. Удачно еще и то, что оба потенциальных виновника уже вне игры: пан Гжегош стар и дряхл, а Пламен больше четверти века пребывает в мире ином – после передозировки.
Я приготовился было указать хозяину на довольно хамский тон его назидания, но весть о давней кончине Пламена заслонила собой все. Хотя этот парень и не принимался мной в расчет, было в новости нечто, поразившее меня. Он совсем не был похож на наркомана. Он обожал Агнешку, и она увела его за собой. Я вспомнил, как он рыдал и бил окровавленной рукой по бетонной эстакаде, выкрикивая что-то и тряся головой, как безумный. Он ушел к ней, а теперь их снова разлучат…
– С вами все в порядке? – спросил холодно Перчатников.
– Да, – сказал я. – Вы, профессор, недобрый человек.
– Нет, я добрый человек! – вскочив на ноги, закричал Перчатников. – Я даже очень добрый человек. Вы и представить себе не можете, к а к о й я добрый человек! Но только с теми, кто уважительно относится к моим словам и просьбам. Вы к числу таких людей, к сожалению, не относитесь. Мне сегодня позвонил доктор Сингх и сообщил, что леди Памела попросила его обеспечить ваше скорейшее прибытие в Ливорно. И он хотел моего совета, как убедить профессора Некляева бросить все и отбыть вечерней лошадью в Италию, к его дражайшей супруге. Вы ведь за пятнадцать минут умудрились предстать перед ней эдаким светилом психоанализа. «Дорогая леди Памела, вы должны поверить в себя и не избегать неприятных вам тем», – передразнил он меня. – Какого черта вы полезли туда, где ничего не смыслите? Я же просил вас просто посидеть с мрачным видом и задать два пустых вопроса, а вы что… Поезжайте теперь, возвращайте ей голос, осыпайте ее комплиментами, делайте ей массаж какой-то там поверхности бедра…
– Задней, – вставил я.
– Можно заодно и передней, – разрешил взбешенный Перчатников. – Как я не люблю спортсменов! Это вечное опьянение тупой, безмозглой силой!
– Но я не спортсмен, я художник…
– Спортсмен, батенька, спортсмен до мозга костей! – торжественно провозгласил он. – Вы не живете, а играете с жизнью. Все на инстинктах, все на азарте, чтобы везде первым, всюду чемпионом! Нельзя так, господин Некляев, нельзя. Простите, я на вас, кажется, накричал.
– Да ладно, – сказал я. – Сам виноват. Чего, спрашивается, приперся? Вот и получил. Не могу я сейчас никуда ехать, сами знаете, почему.
– А так бы поехали?
– Поехал, – кивнул я.
– Ну, я же говорил – спортсмен! – радостно вскричал профессор. – Куда, зачем поехал – неважно. Главное, что поехал! Спортсмен, ой спортсмен!
Он бы еще раз сто повторил разнотонально это ничтожное слово «спортсмен», и тут я лишил его такого удовольствия, молча удалившись.
Дома я думал о Пламене, пытаясь вспомнить его живого, но нагляднее всего представлялись мне белая рубашка с приподнятым воротником и черные брюки. Лицо юноши, еще не обретшее окончательной формы, было уже достаточно мужественным, однако, как я ни старался зафиксировать его в своей памяти и хорошенько рассмотреть, оно все менялось, все ускользало…
Зато очень четко маячил перед моими глазами облик леди Памелы. Я был рад, что она оценила мой скромный талант психоаналитика, и если бы у нас было побольше времени, то я бы рассказал ей кое-что о старике Фрейде и его ответе на мой вопрос, есть ли на самом деле так называемая платоническая любовь. Дядя Зигмунд, помнится, погладил меня по голове и сказал: «Именно она, молодой человек, и есть истинная любовь, а все остальное – сплошное свинство». Возможно, эта сентенция не понравилась бы леди Памеле, но сам рассказ непременно еще более возвысил бы меня в ее очаровательных
