в пьесу «Елизавета Бам» (1927).
Представители власти приходят арестовывать Елизавету Бам. Ей инкриминируется убийство одного из них.
В «Лапе» ситуация задержания, очевидно, автореминисцентная, получает иное развитие. Карательные органы власти, ГПУ, названы, но арест осуществляют не они, а частные лица. Такой сюжетный поворот мог быть позаимствован из «Мандата» Николая Эрдмана (театральная премьера – 1925, Москва; режиссер – Всеволод Мейерхольд):
<Павел Сергеевич> Мамаша, держите меня, или всю Россию я с этой бумажкой переарестую [Эрдман 2000: 72];
<Павел Сергеевич> Товарищи!… Женщины и мужчины и даже дети, вам не удастся задушить революцию, пока существуем мы… Я и моя мамаша… Я сейчас всем царям скажу, всем – английскому, итальянскому, турецкому и французскому. Цари, – мамаша, что сейчас будет, – цари… вы мерзавцы!
<Голоса> Арестуйте его!
– Арестуйте! [Эрдман 2000: 93].
Задержание должно произойти абсурдным способом – через приклеивание, что является легко узнаваемым мотивом заумной «дры» «Янко крУль албАнскай» Ильязда (Ильи Зданевича) (1916, п. 1918). Написанная на том идиолекте, который по этому произведению получил название «албанского языка», а также на зауми, она изображает, как главного героя, Янко, отказывающегося стать королем, приклеивают клеем синдетиконом к трону:
В «Рекорде нежности: Житии Ильи Зданевича» (п. 1919), написанном Игорем Терентьевым уже на нормативном, хотя и недостаточно гладком русском языке, интересующая нас сцена получает следующее разъяснение:
«[П]роходимец янко набрел на каких-то разбойников, которые в это время ссорились… янко приневолен быть королем. Он боится. Его приклеивают к трону синдетиконом, янко пробует оторваться, ему помогает в этом какой-то немец ыренталь: оба кричат “вада”, но воды нет и янко падает под ножом разбойников, испуская “фью”… Это сюжет для вертепа, или театра марионеток» (цит. по: [ПРФ: 716]).
5.3.3–5.3.4. ‘Советский быт’; ‘мещанское счастье'. Оба мотива реализованы в реплике Утюгова об обмене меньшей жилплощади – на большую. Мотив советского быта проходит и через вставную новеллу о старике, его сыне и управдоме. Там, с одной стороны, описаны трудности растапливания печи, а с другой – поломка унитаза, для починки которого требуется вмешательство властных структур, а именно управдома. Советский быт представлен также продавцом керосина и столяром-сезонником, пьющим на ходу одеколон (одеколон – символ антибыта), а мещанское счастье воплощают советский чиновник Подхелуков и его жена.
Все названные типажи и бытовые ситуации уже стали мишенью критики советской литературы – в частности, в сатирических пьесах Маяковского и Эрдмана (о которых см. параграф 6.13), в «Зойкиной квартире» Михаила Булгакова (1925, премьера в 1926 году в театре имени Е. Б. Вахтангова, последнее при жизни автора представление – 17 марта 1929 года, п. 1929 в Берлине) и прозе Михаила Зощенко. «Лапа», выполненная в этой традиции, в то же время является попыткой пойти дальше. Если для Маяковского, Эрдмана и Булгакова важно противопоставление: антисоветское (буржуазное, мещанское) vs советское (бедное, но честное и правильное), то Хармс его заменяет дилеммой: советское (приземленное, мещанское, тоталитарное) vs нормальное (идеализированная жизнь без быта). При этом символом советского быта становится то, что едва ли могло попасть в литературу того времени – сломанный унитаз. Сказанное распространяется и на мотив мещанского счастья: в сцене мнимого адюльтера его символ – неприятно полураздетый и отвратительно потный Аменхотеп.
6. Образы
Из множества персонажей, богатого предметного мира и разнообразия локусов Хармс создает новые – весьма причудливые – узоры поверх купальского сюжета и лейтмотивов. Еще большая путаница вносится странным поведением персонажей, регулируемым то логикой, то абсурдом; их двойничеством; метаморфозами; и наконец, снижением, осуществляемым как автором, помещающим своих персонажей в те или иные нереалистические обстоятельства, так и самими персонажами, раздраженно или удивленно комментирующими действия своих оппонентов.
6.1. ‘Лапа’
Вынесенная в заглавие, с остальным текстом она если и согласуется, то исключительно своей фонетикой:
Герасимова и Никитаев предположили связь между
«Хармс, с его магико-игровым отношением к слову и букве, мог “обыграть” графическую форму знака» [Герасимова, Никитаев 1991а: 27].
В развитие этой гипотезы можно привести «Кубок метелей.
