«Существуют ли правила дружбы? Я, Маяковский, Каменский, Бурлюк может быть не были друзьями в нежном смысле, но судьба сплела из этих имен один веник» и т. д. (Из записных книжек, [ХлСП, 5: 269]).
С одноименным хлебниковским стихотворением «Числа» Гиппиус перекликаются не только заглавием, но также материализацией чисел и мотивом одевания (правда, у Гиппиус одежды – атрибут людей).
Было у Гиппиус и стихотворение «13» (1903):
И, чтоб везде разрушить чет, —Из всех союзов и слияний,Сплетений, смесей, сочетаний — Тринадцать Дьявол создает.Он любит числами играть.От века ненавидя вечность, —Позорит 8 – бесконечность, —Сливая с ним пустое 5.Иль, чтоб тринадцать сотворить, —Подвижен, радостен и зорок, —Покорной парою пятерокОн 3 дерзает осквернить.Порой, не брезгуя ничем,Число звериное хватаетИ с ним, с шестью, соединяетОн легкомысленное 7.И, добиваясь своего,К двум с десятью он не случайноВ святую ночь беседы тайнойЕще прибавил – одного[Гиппиус 1999: 129–130].Тут много от будущей топики Хлебникова. Это, в первую очередь, чет и нечет[209]; составление одного числа из других; и 13 апостолов – как отдаленное предвестие 317 Председателей земного шара. В продолжение гип-пиусовских «Чисел» и «13» в «Числах» Хлебникова звериное число 666[210] появляется прикрытым звериными шкурами, в чем можно видеть парономасию и метафору. Затем от звериных шкур поэт переходит к картинам дикой природы[211].
До Хлебникова в русской модернистской поэзии чемпионом-нумерологом был Бальмонт[212]. Уже в его программном стихотворении «Будем как Солнце! Забудем о том…» (сб. «Будем как солнце», 1902) звучит гимн числам: <…> нас манит число роковое / В Вечность <…> [Бальмонт 2010, 1:316]. Кстати, подобных программных высказываний немало и у Хлебникова, но только на фоне приводимого топоса их авангардное звучание перестает ощущаться.
В нумерологическую копилку Хлебникова как автора «Чисел» наверняка попали и бальмонтовские коромысла, в двух разных стихотворениях поставленные в пару к числам. Пара эта образована не только благодаря сюжету, но и (внутренней) рифме. В одном случае это – ‘стрекоза’, ср. «Коромысло» (сб. «Только Любовь», 1903)[213]:
Коромысло, коромысло,С нежными крылами <…>Прилетает, улетаетВ ласковой лазури.Для него она рождаетБлески, а не бури.Коромысло, коромысло,Почему мы пленны?Если б знать, какие числаДля тебя священны.Наши числа приковалиНас к земле угрюмой.И в просторах вольной далиМы скользим лишь думой[Бальмонт 2010, 2: ЗЗ][214].В другом же, «Люди Солнце разлюбили, надо к солнцу их вернуть…», открывающим сб. «Литургия красоты» (п. 1904/1905), – ‘созвездие’, то ли Большая медведица[215], то ли рычаг «Весов»:
В тюрьмах дум своих, в сцепленьи зданий-склепов, слов-могилПозабыли о теченьи Чисел, Вечности, Светил.Но качнулось коромысло золотое в Небесах,Мысли Неба, Звезды-Числа, брызнув, светят здесь в словах.Здесь мои избрали строки, пали в мой журчащий стих,Чтоб звенели в нём намёки всех колодцев неземных[Бальмонт 2010, 2: 111][216].Попутно отмечу еще один релевантный прецедент интересующего нас соединения чисел с коромыслами, одновременно сюжетного и рифменного, – «Созвездия» (1908) Максимилиана Волошина. Это стихотворение восходит к Гете, на что указывает его эпиграф, ср.:
Так силы небесные нисходят и всходят, простирая друг другу золотые бадьи.
ГётеЗвенят Весы и клонят коромысла.Нисходит вниз, возносится бадья…Часы идут, сменяя в небе числа,Пути миров чертя вкруг остия.Струится ночь. Журчит и плачет влага.Ладья скользит вдоль тёмных берегов <… >Все имена, все славы, все победыСплетались там в мерцаниях огней.Над головой жемчужной АндромедыЧертил круги сверкающий Персей[Волошин 2003: 115–116].В рамках заданной Бальмонтом и Волошиным парадигмы в недозарифмованных хлебниковских «Числах» числа и коромысла образуют одну из трех рифменных пар. Кроме того, пляской коромысла, наряду с другими символистскими образами – в частности, качелями, поэт придал своему закону времени художественное обличье: пляска коромысла вторит движению хребта вселенной как управляемая теми же числовыми ритмами. При этом коромысло можно понимать трояко[217]. Если это утварь’[218], то тогда оно не только имеет конфигурацию, близкую к хребту, но также соотносится с ним метонимически. Если же это ‘стрекоза’[219], то тогда изоморфность с хребтом пропадает, однако взамен появляется
