отсылка к бальмонтовскому «Коромыслу» – кстати, повлиявшему на хлебниковское «Зверь + число» (1915): Когда мерцает в дыме сел / Сверкнувший синим коромысел /<…>// Огляните чисел лом. / Ведь уже трепещет буря, / Полупоймана числом [ХлТ: 100] [220]. При интерпретации коромысла в звездном коде интертекстуальная привязка к Бальмонту тоже сохраняется, а кроме того, появляется привязка к Волошину. Возможно и четвертое прочтение коромысла, при котором все три его предметные референции (с привязанными к ним бальмонтовскими интертекстами) оказываются наложенными друг на друга.
Еще одним претекстом «Чисел» Хлебникова можно считать бальмонтовские «Числа» (сб. «Зарево зорь», ?. 1912 [221]), с нумерацией в пределах 10:
Ты знаешь: 8 есть числоТого, чье имя – Вечность.Направь ладью, возьми весло,Путь чисел – бесконечность.Лик чисел – звездный небосвод,Там числа в звездной пляске.Растет их многозвездный счет,Заданью нет развязки.Задача чисел – тайну плесть,Сквозную сложность сеток.И 2, и 3, и 5, и 6Суть вехи для отметок.В веках раскинутое 7,Во все концы 4,Ведут к рассвету через темь,К углам устоя в мире.Сложи – и 8 пред тобойЯвляет лик змеиный,Как дух в пустыне голубой,Над нашей дольней глиной.Из глины – красный лик, Адам,Двоякий образ – Ева.Весь Мир есть сад, что отдан нам,Направо и налево.И восьмииногий нам паук,Чтоб лик явить загадок,Из паутины создал круг,Весь полный тонких радуг[Бальмонт 1912: 130–131].Общими для двух поэтов являются: змеиная образность; тайна, сопровождающая число; и рифма числа: коромысло.
Зоометафорика, примененная Хлебниковым для чисел, тоже укоренена в символистских сочинениях. В интертекстуальную параллель к хлебниковским «Числам» просится, например, «Цифра 2» (п. 1906) Людмилы Вилькиной, где двойником, или, точнее, образной репрезентацией графического написания цифры 2, сделан лебедь:
Средь чисел всех милей мне цифра – два.То – лебедь белая средь темных знаков,Цветок душистый средь поникших злаков,На длинном теле сфинкса голова.Земля и небо – оба естества —В ней слиты тайной всех лучей и мраков.Она – обетованье вечных браков,И там, где дышит жизнь, она жива.В ней таинство зачатья и порока,В ней отдых от единого добра,В ней веры и сомнения игра,В ней пестрый шум и разноцветность рока.Она – достойный образ божества,Языческая лебедь – цифра два[Вилькина 1908: 26–28].С хлебниковским стихотворением «Цифра 2» сближается еще и перетеканием числовой – научной – тематики в языческую.
У символистов число правит миром абстрактно, ср. «Перебои» (1905) Гиппиус:
И опять болит душа,И опять над ней законЧисел, сроков и времен[Гиппиус 1999: 156][222],чем, кстати, поддерживается русская традиция, идущая из XVIII века, состоящая в том, чтобы упоминать числа через запятую с мерами и весами. Хлебников, напротив, мыслит конкретными проекциями чисел, или вещеобразно, как сказано в «Числах» по другому поводу, а в «Зангези» как раз по этому (Запах вещей числовой [ХлТ: 489]) [223]. Но даже и тут не обходится без обращения к символистским прецедентам. Из еще не отмеченных – троп века как зубы, модифицирующий брюсовское представление веков и цивилизаций нанизанными на одну нитку, т. е. образующими единый ряд, из «Фонариков» (1904):
Столетия – фонарики! о, сколько вас во тьме,На прочной нити времени, протянутой в уме! <…>Ассирия! Ассирия! мне мимо не пройти!Хочу полюбоваться я на твой багряный свет:Цветы в крови, трава в крови, и в небе красный след.А вот гирлянда желтая квадратных фонарей.Египет! сила странная в неяркости твоей! <…>Но что горит высоко там и что слепит мой взор? Над озером, о Индия, застыл твой метеор. <…>Но вам молюсь, безвестные! еще в ночной тениСокрытые, не жившие, грядущие огни![Брюсов 1973–1975, 1: 435–436].В «Числах» Хлебникова не ложится на символистские модели, а потому остается загадочным, только уравнение с Я, поделенным на единицу. Возможно, перед нами операция типа извлечения из себя мнимого числа. Согласно остроумным комментариям Е. Р. Арензона и Р. В. Дуганова в [ХлСС, 1: 487], тире перед единицей можно прочитывать не синтаксически, а как ‘минус’; тем самым речь идет о ‘нет-единице’. Ее также можно прочитывать с опорой на символистский дискурс тайны: скрытое от читателя, оно попадает в интеллектуальное поле зрения лирического героя как обладающего зрением пророка.
В разборе «Чисел» стоит вспомнить еще и о том, что в русской поэтической традиции единица символизировала Бога и человека как индивидуальность.
Примером, когда единица соотносилась с Богом, может служить «Истина» (1810, п. 1811) Г. Р. Державина:
