— Для меня рифмовать не составляет никакого труда. Самое простое дело, я почти времени на это не трачу. Проглядел «Словарь русских рифм» (я о таком словаре не знал) — там для меня мало нового. Но дело не в этом. Мне нужно менять поле… Актерство, лицедейство — это я не люблю. Ненавижу!!! — это вдруг прозвучало так страстно, что я удивился.
Сценарист и кинодраматург Игорь Шевцов. Начало 1980-х годов
— Песни? Ну, это всегда со мной, но… Раньше мог, например, вскочить ночью от удачной строчки или слова, а теперь? Не-ет… Вообще, может быть, прозой заняться… Но сначала — кино!..
— Я Юрию Петровичу сказал: «Вы начали в сорок — и сделали. А я хочу в сорок два начать…»
— Когда у меня с Мариной началось, я много писал, а потом в первый раз поехал с ней — через Польшу, Германию. Начал тогда просто целую поэму… — он читает несколько строф, довольно много… Обрывает: — Ладно, тогда бросил… Теперь — уже не то…
— Мне рассказали: объявился какой-то… называет себя Жорж Окуджава. Во! И поет моим голосом — даже я не могу отличить! Но — хрен бы с ним — так поет-то с матом! Я никогда не позволяю себе матерщины в песнях!
(В бытовом разговоре он не церемонился, как и многие, впрочем.)
— Что это, Володя, все-таки за русская манера такая! Ведь ты много сделал, а где у тебя все это?
— Ну, много… Мне и приписывают много. У меня всего около девятисот песен, а кто говорит — две тысячи. Но это — чепуха! Девятьсот — это есть.
Я удивлен цифрой — я знаю их от силы сотни три. А ему нравится моя реакция.
— Я же не все пою. А потом — стихи я не читаю.
— А ты быстро пишешь?
— Быстро.
— Это некоторые говорят, что — «песенки». А я ведь их строю. И ритмический рисунок ищу. Вот ты сейчас говорил о рифме. Я ведь делаю не только конечную рифму… Для меня внутренняя интереснее. И — ритм, ритм… Вот как в «Охоте на волков»» бьет этот ритм и внутренняя рифма: «Та-та-та-та-та- та-та-та-та-та…» Вот это «та-та-та» очень важно.
У него на полке — зарубежное издание Д. Хармса, четыре томика. Я прошу почитать.
— А-а, бери. Я тебе дам потом вот кого: Федорова. Это грандиозно! Вообще русские философы — грандиозно: Бердяев, Лосский… Нет, сразу не дам. Принесешь — дам другую…
Я взял у него два томика Хармса, а потом он уехал, потом то да се — и больше книг у Володи я не брал.
У него на журнальном столике лежали присланные книги — «Переписка Грозного с Курбским», Монтень в издании «Литпамятники»… Я позавидовал вслух, просил достать.
— Вот, присылают, — похвастал он.
Он читал тогда «Переписку Грозного с Курбским».
— И все-таки нехорошо, глупо, — снова повторял я в другой раз. — Вот ты свои вещи не фиксируешь, недавно я о том же говорил с Юликом Кимом. Как-то надо все это собирать. Ведь это же целая эпоха, Володя.
— А уходит она. Булат книжки пишет. Ким занялся песенками для кино, но у него там есть хорошие. И Булат тоже. Вот эти «Золотые ключики», «Соломенные шляпки»… Слушаешь — да, профессионально, точно, но… А ты с Кимом знаком? Что он делает?
— Я знаю, что он пишет «Фауста», — такой парафраз, что ли… Кажется, даже закончил.
— Ну вот… Ладно, работай, я иду спать!
Я посмотрел «Интервенцию».
Фильм был «полочный», режиссер Геннадий Полока показывал его едва ли не подпольно. Володя там в одной из главных ролей — Бродский.
— Все-таки свинство это! — возмущался я. — Вы там столько напридумывали! Картина могла стать событием, а лежит, стареет.
Он улыбнулся:
— Ладно, мы с тобой больше напридумываем. А Гена будет у меня худруком.
Я звоню ему днем:
— Володя, как ты сегодня?
— Сейчас приезжай! Я тут много напридумывал, даже записал. Когда будешь?
— Через 30 минут.
Но я задержался. В двери у него записка: «Игорь, извини, срочно пришлось уехать. Жду вечером. В.»
Вечером:
