Сауле! Она! Теперь никаких сомнений не оставалось.
– Наверное, вы уже сожгли эту ведьму?
– О нет! Епископ ее потихоньку пытает. А сожжет, когда мы вернемся, не раньше. Как можно без разрешения комтура кого-то в его землях сжечь? Даже и епископу… Подумаешь, епископ! Ха, да кто он такой?
Довмонт поехал с посольством. Конечно, не под своим истинным именем, а под видом воинского слуги именитого псковского боярина Козьмы Косорыла. Кроме псковичей, в Ливонию еще поехали новгородские бояре и несколько епископов… и псковский Финоген – тоже. Приметливый и умный, он полностью поддержал идею князя.
– Всего нам немцы не покажут. Кое-что и исподволь вызнать можно. Благословляю тебя на то, Тимофей-княже!
Тимофей… Довмонт как-то и думать забыл о своем христианском имени, никто его так не звал, окромя духовника, отца Симеона.
Выехав в понедельник с утра, в среду вечером уже были в замке. Сложенная из массивных серых камней крепость горделиво возвышалась на вершине холма верстах в тридцати от Чудского озера, на берегу неширокой речки, уже покрывшейся льдом. Замок как замок, со всеми его атрибутами- причиндалами. Толстые стены, башни с крытыми галереями, массивные ворота, ров с подъемным мостом. На высокой главной башне – донжоне – развевалось белое с черным крестом знамя, рядом покачивался на виселице недавно повешенный труп. Вокруг трупа, каркая, летали вороны. Глаза уже выклевали, верно, теперь доедали мозг.
Гостей приняли по высшему разряду, поселив в обширных палатах, в первый же день устроили пир, пригласив на него, наряду с крестоносными братьями, и светских вассалов ордена. Часть посольских, во главе с новгородским епископом Лазарем Моисеевичем, на пир не попала – поехали дальше, в Ригу, там тоже было кого к крестоцеловальной записи приводить.
Братья же рыцари выказывали во всем нарочитую скромность, ели только рыбу и совсем не пили вина. Вассалы же – трое аквитанцев, шваб и еще один рыцарь из Фландрии – не отказывали себе ни в чем: ни в вине, ни в мясе, ни в сальных шуточках, отпускаемых по поводу запертой в подвале донжона ведьмы, о которой как раз и зашел разговор, быстро, впрочем, перекинувшийся на мировую политику. Братья вспоминали далекую Палестину, мавров и замок Монфор, до сих пор являвшийся резиденцией великого магистра ордена Святой Марии Тевтонской доблестного рыцаря Анно фон Зангерсхаузена. Ливонцы же имели своего магистра – Отто фон Родештейна, который и должен был вскорости прибыть.
Обо всех этих разговорах Довмонт узнал лишь со слов своего приятеля, боярина Козьмы Косорыла. Поскольку князь подвизался в посольстве инкогнито, под видом простого воина, то и к столу его, само собою, не звали – кормили в числе прочих на замковой кухне. Как и все воины, надежа и опора Пскова должен был нести караульную службу, охраняя вход в гостевой дом. От службы Довмонт не увиливал, справедливо надеясь вызнать все подробности о схваченной жрице через кнехтов и замковых слуг. Торжественная процедура целования креста его не интересовала нисколько. Литовский кунигас Даумантас рыцарям традиционно не доверял, на что имелись веские основания. Так что поцелуют орденские братья крест, поклянутся – и нарушат свою же клятву при первом же удобном случае, оправдывая себя тем, что клятвы схизматикам-православным никакой божественной силы не имеют.
Прибалтика не отличалась морозными зимами, однако промозглый, постоянно дувший ветер делал пребывание на улице не особо приятным, особенно в ночные часы. В такой вот час Довмонт и заступил на службу, сменив у пологого крыльца прежнюю смену. Заступил не один, с напарником – неким Микитой по прозвищу Уплетай. Ушлый, еще весьма крепкий мужик весьма солидного возраста – около тридцати пяти лет, – Микита любил не столько покушать, сколько выпить да закусить, причем желательно – на халяву. Князя он, естественно, не узнал – да никто не узнал, и вовсе не потому, что Довмонт так уж хитро замаскировался. Просто выкрасил бороду и усы басмой да натянул на голову плотную суконную шапку-колпак. В общем, не в этом было дело: просто никому и в голову не смогло прийти, что этот вот воин – сам князь! Зачем этот маскарад защитнику Пскова? Что он, прости, господи, скоморох какой? Захотел бы поехать, поехал бы и так, не прячась.
К простому же воину никто не приглядывался – была нужда! – и князь чувствовал себя вполне комфортно… Как вот и сейчас: сменив стражников, прислонил короткое копье к стеночке, подошел к напарнику, подмигнул:
– Неплохо бы, Микита, медовухи испить! В такую погоду-то, а?
Погода и впрямь была не ах, в замковых башнях угрюмо завывал ветер, с темного неба сыпалась какая-то омерзительная крупа – снег пополам с дождем. В людской, где расположились дружинники, не особенно и топили – экономные рыцари берегли дрова – воины согревались бражкой, но только те, кто сменился со стражи, остальным баловаться зельем строго-настрого запретил ответственный за караульную службу сотник, здоровенный, угрюмого вида, мужик из воинов боярина Федора Скарабея.
– Медовухи бы – славно, – хмыкнув в кулак, Уплетай обернулся, завистливо глянув на обширный замковый двор. – И у костерка бы погреться нехудо. Жаль, немчура не зовет.
На дворе замка, невдалеке от ворот, стражники-кнехты по ночам жгли костер: и для освещения, и так – погреться. Там в большинстве своем и толпилась крестоносная стража два воинов, в любой момент готовые броситься отворять тяжелые ворота и спускать подъемный мост. Мали ли, комтуру срочно куда-то понадобится… или великого магистра Ливонии на ночь глядя черт принесет.
