Интернет животных. Новый диалог между человеком и природой

даже сегодня люди стараются избежать встречи как со змеей, так и с ее изображением, хотя для большинства она теперь не представляет непосредственной опасности.

Запечатленная в образах динамика биофилии соотносится, конечно, не только со змеями, но и с иными животными, с иными природными феноменами. Изображение свиньи или крысы – другие примеры эволюционной кодировки в воображении. Процесс всегда одинаков: восприятие порождает бесчисленное количество образов, но они не все, не всегда и не везде нужны для выживания. За счет переработки этих образов возникают культурные артефакты. Это результаты переработки образов, накопленных нашим сознанием в процессе исторического развития и в борьбе с природой за выживание. Итак, наблюдения за природой и информация, таким образом полученная человеком, суть важный источник человеческой культуры. Культура есть продукт биофилии. Человеческое сознание, находясь в интерактивном общении с природой, функционирует как механизм, воспроизводящий изображения. Постоянно воспроизводя окружающий мир, этот механизм по-новому организует, упорядочивает, воплощает его в символах, историях, картах. Эволюционная функция искусства состоит в том, чтобы поддерживать и хранить воспоминания человека об истоках, тем самым регулируя в положительном смысле его отношение к природе. В настоящее время действие механизма приостановлено. Интернет животных может вновь его запустить.

Образы, родившиеся из наблюдений природы, отличает напряженность соотношения между биофилией и биофобией, за счет чего и возникает дуализм взаимодействия между человеком и животным. Это иллюстрирует центральный эпизод романа Германа Мелвилла «Моби Дик». Великие мысли о взаимосвязи всего живого можно изложить и в многословном философском трактате, но гениальному писателю достаточно и одной сцены. Герману Мелвиллу это удалось, см. главу 72 его романа. Речь идет о том, как Измаил и Квикег, разделывая тушу забитого животного, отделяют от нее китовый жир. Это опасная работа. Квикег стоит на скользкой спине кита, а тот погружен в воду. Измаил подстраховывает Квикега ремнем, чтобы он не упал в море и не стал добычей многочисленных акул, шныряющих возле китовой туши. У этого ремня есть собственное название – The Monkey-Rope, «обезьяний канат». Monkey-Rope — та самая лиана, цепляясь за которую обезьяны летают по джунглям. Эту сценку, ничем не выдающуюся, Мелвилл превращает во всеобъемлющую метафору существования человека в живой системе природы:

На судне я сидел за моим дикарем, баковым гребцом, то есть работал позади него вторым веслом от носа, поэтому приятной моей обязанностью стала и помощь ему теперь, когда он корячился на спине убитого кита. Видели вы, конечно, как итальянцы-шарманщики удерживают на длинной веревке танцующую обезьянку? Вот так и я, наклонившись над бортом, удерживал Квикега в море на веревке, крепившейся к повязанному у него вокруг пояса обрывку парусины и называемой на языке китобоев обезьяньим канатом.

Дело вроде бы и забавное, но рискованное для нас обоих. Прежде чем продолжить рассказ, замечу, что «обезьяний канат» крепился с двух концов, то есть и к широкому парусиновому ремню Квикега, и к моему узкому кожаному ремешку. Выходит, нас с ним на время соединили в горе и в радости прочные узы, и если бы бедняга Квикег пошел ко дну, то морской обычай и честь не позволили бы мне перерезать канат, зато позволили бы ему утащить меня в морские глубины. Словом, мы на расстоянии оказались соединены неразрывно, подобно сиамским близнецам[5].

«…На расстоянии оказались соединены неразрывно…» – можно ли более емко определить симбиоз всех живых организмов? Спина мертвого кита становится метафорой то ли текучего, то ли застывшего, но колеблющегося мира, который снабжает пропитанием и человека, и других хищников. «Обезьяний канат» соединяет трудящегося на ниве природы, полудикого Квикега – а тот и сам дитя природы, потому и связан с ее исконными силами, – и наблюдателя, рассказчика, а им, так называемым Измаилом, являемся мы сами. Образ «обезьяньего каната» указывает и на то, и на другое: лиана – это мифический потенциал первозданного леса, это сплетение всего органического, это постоянно обновляющаяся природа; веревка шарманщика с танцующей обезьянкой – это приручение и недооценка природы, выставление ее напоказ. Жизнь, смерть, разрушение, извращенность – все уровни значения природы сконцентрированы и представлены здесь в языковом выражении на малом пространстве. Центральный образ – целостность жизненного пространства, где человек навсегда и нераздельно связан с природными силами, столь же деструктивными, сколь и продуктивными.

Конечно, лучшая интерпретация этой сцены принадлежит не какому-нибудь литературоведу, а Эдварду Уилсону. Биофилию, разработанный им термин, как «настойчивое стремление соединиться с другими жизненными формами»¹¹⁶ подтверждает сильная сцена из Мелвилла. Сегодняшнему читателю она покажется экзотической и чужой. К тому же на нее наслаивается этическая дискуссия, распространяемая СМИ, вопрос о «за» и «против» китобойного промысла. Но, согласно Уилсону, в самой глубине нашего биофильного Я эхом отзывается воспоминание. Ведь с биологической точки зрения жажда современного человека вырваться на природу есть то самое, что гнало наших предков, охотников и собирателей, в саванну. Воскресную прогулку по Центральному парку и охоту на мамонта разделяют миллионы лет, но и считанные секунды. Как говорит Уилсон, в исчезнувших лесах нашего мира мы по- прежнему настороже¹¹⁷.

Мы остаемся охотниками и собирателями в мире компьютеров и сенсорных экранов. Запах воды, жужжание пчел, примятая трава – нашим предкам такие приметы нужны были для выживания. Чтобы выжить среди природы, людям следовало ее любить. Этого инстинкта мы не лишились. Саванна продолжает жить внутри человека, даже если он спускается в метро или поднимается на этаж небоскреба в Токио, Санкт-Петербурге или Сан-Франциско. Поэтому мы так любим посещать зоопарки, смотрим фильмы о животных и видео про кошек в интернете. Понаблюдав за собой, каждый почувствует в себе многие биофильные импульсы.

Возможно, интернет животных нужен нам просто для того, чтобы лучше понять роман «Моби Дик». Интернет