тысяч франков. Часть этой суммы должна была пойти на охрану республики. Весь мир наблюдал за происходящим. Три полка, сопровождавшие Гюго к месту его последнего упокоения, присутствовали на похоронах не только ради пышности.
Все шло хорошо до ночи накануне похорон. Гроб с останками Гюго поставили под Триумфальную арку на огромный катафалк, украшенный огромной монограммой:
В «Лакруа» его назвали «тельцом в человеческом облике», имея в виду традиции Марди Гра. Саму Триумфальную арку увили черным; ее охраняли конные факельщики и освещал электрический свет.
Когда в 1840 году во Францию вернули прах Наполеона, Гюго восхищался «красотой» катафалка, обрамленного Триумфальной аркой. Он был бы доволен, если бы увидел себя в таком же положении, затмевающим заходящее солнце. Все согласились, что зрелище получилось впечатляющее, особенно издали: все было проделано в большой спешке. Вблизи заметна была непрочность театральных декораций.
С наступлением темноты район вокруг Триумфальной арки все больше походил на ярмарочную площадь. Тысячи горожан стекались туда, чтобы поглазеть на бесплатный спектакль: Виктора Гюго. Раньше все могли видеть лишь катафалк да электрическое освещение. Находившийся неподалеку цирк «Ипподром» отлично заработал в тот день. Армия уличных торговцев продавала сувениры, связанные с Гюго: фотографии, ноты, букеты искусственных цветов с лицом Гюго в центре, похожим на гигантский венчик, «призрачные открытки», то есть отпечатки негативов «прославленного поэта». Некто, выдававший себя за камердинера Гюго, продал 400 пар брюк, которые когда-то «облегали ноги величайшего лирического поэта всех времен»{1460}.
Вскоре Елисейские Поля заполнились пьяными. Винные магазины были открыты. Всенощное бдение сопровождалось все более веселыми и сомнительными песнями. Один полицейский рассказывал Эдмону Гонкуру, что бордели закрылись, а парижские шлюхи задрапировали свои наружные половые органы черным крепом в знак уважения. Может быть, вся сцена, мерцающая у Триумфальной арки, была огромным, бессознательным воплощением чего-то непристойного. Другие проститутки самозабвенно трудились на травянистых проспектах, окружавших саркофаг Гюго. То был последний спонтанный взрыв карнавального духа. День народного бунта; «двор чудес» из «Собора Парижской Богоматери». Католические газеты употребляли слово «вавилонский». За кустами на проспекте Виктора Гюго происходили «чудовищные надругательства», «которые полиция бессильна была подавить»{1461}. Национальный траур был отмечен новыми зачатиями.
Именно это сверхъестественное проявление эротической энергии и духа предпринимательства – а не нелепая процессия на следующий день – стало истинным апофеозом Гюго. Нечто между мифической регенерацией и нравственным позором. Огромная звонкая банальность, замечательно воплощенная в жизнь. Своего рода жирная точка, завершающее стихотворение для «Легенды веков».
На следующий день, незадолго до полудня, впервые за четырнадцать лет холмы вокруг Парижа содрогались от грохота пушек – был произведен двадцать один залп, давший сигнал к началу похорон. Процессия отправилась по Елисейским Полям к центру города, в котором, казалось, кишел огромный муравейник: свыше двух миллионов человек, что превышало обычное население Парижа.
На похороны пришли всевозможные делегации: ветераны войны, чиновники, художники и писатели, любители животных и школьники, клубы, о которых раньше никто никогда не слышал, в том числе клуб, чьей единственной целью была забота о том, чтобы один из его членов постоянно курил трубку, а также таинственная, возможно, подпольная организация под названием «Картофельный клуб», члены которого вызвали всеобщее порицание, отказавшись снимать шляпы.
За неделю перед похоронами из-за порядка следования в обществе происходили ожесточенные стычки. Все находили цитату из творчества Гюго, которая поддерживала их претензию на первенство. Воинствующий феминистский журнал «Ля Ситюайен» жаловался, что суфражисток поставили далеко за гимнастами и универсальными магазинами: «Их десять часов продержали под палящим солнцем»{1462}. Один журналист парировал: «одинокая, очень хорошенькая женщина» была бы более подходящей данью{1463}. Возможно, он заметил огромный венок, увенчанный искусственным голубем, с надписью: «Посланнику Бога – от Той, которая Надеется. Амели Дезормо»{1464}. Венок заказала женщина, которая подкарауливала Гюго во время осады Парижа, называя себя «Козеттой», и просила подарить ей ребенка.
Сам маршрут вызвал гнев антиправительственных группировок, которые привыкли называть себя «республиканскими» еще до того, как Третья республика изменила значение слова: Елисейские Поля, площадь Согласия, бульвар Сен-Жермен, бульвар Сен-Мишель, улица Суффло – 5 километров по новому Парижу Османа. Процессия избегала бедных кварталов. Государство присвоило Гюго. Но анархисты отказались организовываться. Знамена социалистических клубов конфисковали вооруженные полицейские. Толпа подбадривала их криками: «Да здравствует республика!» Все возвращалось в привычную колею. Репортер из «Французской республики» вспомнил события четырнадцатилетней давности и заметил важное отличие: «На мостовой улицы Суффло я поскользнулся, как раньше, на красной лужице. Но на сей раз то была лужица вина!»{1465}
Как открыл Наполеон III, пышный парад творит чудеса с нравственностью и, кроме того, очень хорошо помогает в делах. На протяжении всего пути следования сдавались окна и балконы по цене годового проживания. Цветочники нанимали дополнительных работников. Вид сверху впечатлял: гигантские цветочные компо зиции плыли как будто сами, хотя их несли дети. Королева Виктория попросила посла прислать ей отчет. «Общее впечатление, – дипломатично солгал посол, – усталости и беззаботности». «В поведении людей не наблюдалось ни траура, ни торжественности»
