Княгиня Негрони
Маффио. Так, как только может мужчина любить мужчину.
Княгиня Негрони. Ну что же, вы наполняете друг другу жизнь. Вы счастливы.
Маффио. Дружба, синьора, не заполняет всего сердца.
Княгиня Негрони. Боже мой! А что же заполняет все сердце?
Маффио. Любовь.
Княгиня Негрони. У вас все любовь на языке.
Маффио. А у вас она во взгляде.
Княгиня Негрони. Какой вы чудак!
Маффио. Какая вы красавица!
Княгиня Негрони. Граф Орсини, оставьте меня!
Маффио. Дайте поцеловать руку.
Княгиня Негрони. Нет!
Когда Генри Бульвер в 1834 году перевел некоторые сцены из пьесы, он, похоже, заподозрил подвох; сделав скидку на культурные различия, он, как ни странно, подошел довольно близко к истине. «Прошу читателей заметить: не моя вина, если граф Орсини и княгиня Негрони ведут себя очень похоже на молодого оксфордского студента и горничную из Дувра»{509}.
Премьера «Лукреции Борджа» (2 февраля 1833 года) стала триумфом, который стер фиаско первой части дилогии «Король забавляется». Отравление, кровосмесительство и измена шокировали публику. Но спектакль спасал блистательный Фредерик Леметр – единственный актер в Париже, способный долго держать паузу. С трудом удалось избежать одной неловкости. Гюго заметил, что на заднике намалевали «потайную дверь», похожую на церемониальную арку. Возможно, все объяснялось тем, что постановщиком был Шарль Сешан, один из бывших любовников Жюльетты. В перерыве между первым и вторым действиями Гюго схватил ведра и кисти и закрасил дверь, чтобы она была как бы продолжением гобелена на стене. Некоторые ветераны «Эрнани», встретившись в студии Делакруа, пришли в ужас, узнав, что герои новой пьесы Гюго будут изъясняться прозой, «как вульгарные буржуа». На Королевскую площадь прислали депутацию; от Гюго потребовали объяснения. Гюго подавил мятеж, убедив их, что «долг романтизма обновлять прозу, так же как он разбил старую форму александрийского стиха»{510}.
Возможно, достигнутый компромисс повлиял на успех спектакля; правда, не все газеты готовы были изменить точку зрения после провала «Короля». Гюго еще намекал на свое презрение к законам драматургии и к тому, что зрелища предназначены в первую очередь для обычных семей. Появился даже новый термин – «квазигерой», – чтобы описать всех этих квази-Квазимодо, которые намекали на то, что все, облеченные властью, продажны и что благородство души растет по мере того, как ее обладатель спускается по общественной лестнице. Журнал «Театральное обозрение», который вскоре сменит название на «Антиромантизм», уверял, что всем до смерти надоело нездоровое воображение Гюго: «Постановку следующей пьесы г-на Гюго поручат ассоциации похоронных домов».
«Мы узнали, что г-н Гюго угрожает нам драмой в двенадцати действиях, которая охватывает период в триста лет. Таким образом, мы будем иметь удовольствие видеть, как перед нашими глазами проходят четыре или пять поколений. Особенно похвальна восхитительная сцена, в которой две женщины рожают на сцене двух прелестных младенцев, чью смерть от старости мы увидим позже»{511}.
Мнение большинства выразил отец Адели, после премьеры написавший зятю: «У всех зрителей бежали мурашки. Где были все враги? Ну а у меня от твоей пьесы едва не случился сердечный приступ. Теперь я окружен ванночками для ног и т. п.»{512}
Когда опустился занавес, Гюго отказался выйти к актерам на сцену. Он вышел на улицу под дождь и направился к карете. По одной версии, карету выпрягли поклонники Гюго и тащили ее сами на Королевскую площадь, где продолжали праздновать до четырех часов утра.
Четырнадцать дней Гюго смотрел, как княгиня Негрони флиртует с гостями, которых она собирается отравить. На ней было розовое платье с серебристой отделкой, жемчуг и перья в черных волосах; «гибкая и коварная, – по словам Готье, – как змея, изготовившаяся к атаке»{513}. Однажды вечером Гюго признался в любви лично. 16 февраля ему в театре передали записку, адресованную «г-ну Виктору»:
«Приходите и заберите меня сегодня у мадам К.[23]
Я попробую скоротать время, любя вас. До вечера. Ах! Вечером будет все.
Я всецело отдамся вам.
В ту ночь Гюго не вернулся на Королевскую площадь. Была суббота перед Марди Гра; по улицам ходили толпы гуляк в маскарадных костюмах. Наверное, Адель решила, что мужа пригласили на какую-нибудь вечеринку. Но Гюго праздновал свое «второе рождение»: «26 февраля 1802 года я пробудился к жизни; 16 февраля 1833 года я пробудился к любви. Моя мать сделала меня, а ты меня создала… Мать питала меня молоком, она была моей кормилицей; я пил твою душу с твоих губ, и ты тоже стала моей кормилицей, ибо наполнила меня совершенством»{515}.
