предварительную (произведение цензурируется до выхода в свет) и карательную (цензурные санкции применяются после опубликования произведения). Во-вторых, родовое понятие цензуры четко не определено. В.И. Зеленов считает, что цензура – это термин, применяемый для отражения 1) части общественных отношений, 2) основанных на каких-либо ценностных представлениях и идее «ограничения текста», 3) организованных в форме общественных, государственных и иных институтов, 4) имеющих цель обеспечения безопасности и влияющих прежде всего на культуру[1122].
Цензура может исходить от государства, которое может создать специальные орган предварительной цензуры или практиковать карательную (последующую) цензуру, она может исходить от общественности, реализовываться в рамках конкретного социального института (например, школы) или организации (политической партии), принимать форму самоцензуры, элиминировать сведения о каких-либо объектах, процессах, явлениях или сообщения, обладающие специфическими эстетическими или этическими характеристиками.
Современный российский конституционный запрет цензуры, безусловно, связан с конкретными формами цензуры, развитыми в СССР[1123]. Исследователи цензуры все чаще констатируют неизбежность институтов цензуры при любом политическом режиме. Т.М. Горяева отмечает: «В цивилизованном правовом государстве цензура как важнейший инструмент власти реализует ключевые задачи внутренней и внешней политики…в условиях правового государства, политического плюрализма, контроля власти и управления с помощью охранительно-профилактических и иных функций цензуры обеспечиваются внутренняя и внешняя безопасность, стабильность государства и политического строя при максимальной гарантии прав и свобод человека…в этой ситуации реализация функций цензуры не противоречит гласности, которая создает условие выражения мнений членов общества относительно мер и действий власти в целом и конкретного правительства, в частности»[1124]. И.Е. Марцоха полагает, что цензура является необходимым атрибутом любого государства, хотя содержание института цензуры и его формы детерминированы историческим типом государства[1125]. По его мнению, наличие в российском праве правовых режимов государственной, семейной тайны и т. п. демонстрирует неизбежность выполнения государством цензурных функций. Отказ от политической цензуры, вызванный опытом тоталитаризма, не означает отказа от цензуры, например, культурной или лингвистической.
С.А. Куликова подчеркивает, что современное правовое содержание понятия «цензура» в сфере массовой информации включает в себя два основных значения. Во-первых, это незаконное ограничение право редакций СМИ воспроизводить полученные законным способом документы, излагать свои мнения и оценки, распространять подготовленные сообщения и материалы. Во-вторых, это ограничение беспрепятственного доступа ко всем находящимся в фондах государственных, муниципальных и иных общедоступных библиотек печатным изданиям и аудиовизуальной продукции, а также находящимся в фондах государственных и иных музеев музейным предметам и музейным коллекциям[1126]. Исследователь подчеркивает, что узкому легальному содержанию понятия «цензура» противоречит широкое содержание данного термина, характерное для народного правосознания, апеллирующего к необходимости цензуры во имя нравственности общества, духовного развития детей. Отсутствие прямо установленной ответственности за нарушение запрета цензуры в российском административном и уголовном праве, сведение понятия цензуры к деятельности СМИ свидетельствуют о слабой правовой разработанности содержания запрета на цензуру.
Эта, на первый взгляд, парадоксальная ситуация, вполне объяснима с точки зрения историко-культурного контекста. Цензурные институты отечественного государства в дореволюционный и советский период были ориентированы на политические цели, что мешало теоретической рефлексии освоить саму категорию «цензура» и конкретизировать сущность, структуру и содержание соответствующего феномена. При этом устойчивое социальное воспроизводство предполагает селекцию информации в коммуникационном пространстве. Закономерности такой селекции на сегодняшний день остаются слабо изученными, однако очевидно, что свободное обращение информации, опасной для общества, личности и государства, вряд ли возможно при самых либеральных режимах. Особую актуальность для современных обществ приобретает поиск путей сочетания принципа открытости информации с ограничением сведений, расцениваемых как «вредные» по тем или иным основаниям (детская порнография, экстремистские призывы, пропаганда фашизма, национальной, социальной, религиозной розни и т. д.)
В отечественном праве в последнее десятилетие довольно интенсивно развивается система ограничений доступа к информации в целях «защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства» (ст. 9 Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации»), а также механизмы защиты детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию (Федеральный закон от 29 декабря 2010 г. № 436-ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию»). Очевидно, что эффективность этих ограничений зависит не только от их концептуальной юридической проработки, но и от учета архитектуры современной системы массовых коммуникаций, интегрированных в сеть Интернет, специально созданной таким образом, чтобы избежать потерь информации. Более того, система массовых коммуникаций не является статичной, бурное развитие стало ее атрибутом в последние столетия. А значит, информационная правовая политика, скорее всего, будет перманентно носить догоняющий, а не упреждающий характер.
Весьма показательным в этом отношении является проблема развития технологий управления информацией, имеющих когнитивный, а не технический характер. В первую очередь речь идет о технологиях связей с общественностью (
