Ветер окончательно покинул кресло, заходил по комнате. Многолетняя привычка успела проложить тропинку из угла в угол. Лихарь предлагал сменить старый ковёр, но Ветер отмахивался.
– А ведь в руках был, – прошептал он, глядя сквозь оружие на столе, сквозь годы и каменные стены. По брёвнам тына ползли кровавые струйки, смываемые дождём, а над ними бледными пятнами расплывались детские лица. – В руках был…
Снова взял свиток, начал похлопывать по ладони. Незримая собеседница улыбалась ему с лукавым намёком.
– Ты спросишь, не продешевил ли я, взяв старшего, – сказал Ветер. – Нет, Айге. Не продешевил…
В плохие дни Коршак выселял сына из домашних покоев. Крик, слюна брызгами, тяжёлая палка в старческой, но ещё крепкой руке… Злат собирал по двору пожитки, раскиданную одежду. Шёл ночевать к слугам в людскую. Потом батюшка прощал, приказывал вернуться. Злат втаскивал постель и кожух обратно, заранее зная: скоро всё повторится.
Сестра была добра, но у неё Злат опять жил из милости. И никогда об этом не забывал.
Чёрная Пятерь оказывала ему непривычное уважение. В уютной хоромине было даже окошечко, забранное белым стеклом. Снаружи по стёклышку стучал дождь. Что за радость после душного оболока, где ноги толком не вытянешь!
Вечером Злат валялся на подушках, забавляясь в читимач с ближником по имени Уле?ш, когда в дверь постучали.
– Открой, – кивнул Злат.
За порогом, опираясь на костыли, стояла девушка. Очень маленькая и напуганная. Ворон, тёмная тень за спиной, первым подал голос:
– Ты Надейку видеть хотел, кровнорождённый.
Он держал плетёный подносик тех самых заедок, похожих на душистые живые цветы.
– Входи, добрая чернавушка, – сказал Злат. – Ты славно порадовала меня. Скажи, милая, твоё умение от матери или его тебе привили в котле?
Надейка испугалась ещё больше, оглянулась на Ворона:
– Милостивый господин…
Дикомыт поставил поднос, отступил к двери. Снова обратился в непроглядную тень.
– Милостивый господин, эта чернавка… от образа Справедливой… художество постигала…
Злат заметил:
– Ты вряд ли помнишь цветы. Как вышло, что изделием твоих рук обманулись бы пчёлы?
– Этой чернавке было позволено в книжнице травники созерцать…
Улеш принёс кожаную шкатулку. Злат достал витую серебряную цепочку:
– Носи на счастье, искусница.
Надейка удобней перехватила костылики, низко поклонилась ему. Злат заметил на девичьей шее тесёмочку и на ней – розовый завиток раковины. Улыбнулся:
– Жених подарил?
Надейка вдруг покраснела:
– Просто человек добрый… В болезни пожалел… ни разу не видев…
Злат всё косился в сумрак возле двери. Ему хотелось подзудить, испытать Ворона, он не знал как, злился и не мог показать злости.
– Ступай, славница.
Когда дверь закрылась, в створку через всю комнату полетела подушка.
– И вот с ним в Ямищи ехать! Я думал, нет наглей наших выскирегских мезонек, но этот!..
Улеш помалкивал, уставившись на доску для читимача. Он никогда не перечил Злату и вообще редко открывал рот. Он был на год моложе, а в волосах – полно седины. Злат перевёл дух:
– Твой ход…
Они довершали третий круг игры, когда снаружи донёсся звук, настороживший обоих. Негромкий, трепетный вздох, протяжный, бесконечно печальный…
– Мартхе говорил, башня воет, – прошептал Злат. – Наклонная. Когда с Кияна буря идёт.
Друзья прислушались. Зов повторился, долгий, тоскливый… вдруг взмыл, заворковал, зажурчал древней и простой колыбельной, известной множеству поколений андархов:
Внизу живота разбежались нити жутковатого холода. Злат быстро оглянулся на ближника. Улеш, белый как тесто, зажимал пальцами уши. Злат бессильно обнял друга. Заново ощутил себя щепкой в ручье, уносимой велением обстоятельств, волей гораздо более сильных людей… птахой с крылышками, укороченными от рождения. А он было разлетелся…
В
