ткахе сегодня не везло. Вот заметила оплошку, случившуюся два рядочка назад… Оставить нельзя, срам. И поди распусти, чтобы не заметила Харавониха. Сама рукодельница хоть куда: увидит, неумехой сочтёт…
Ознобиша видел, как замешкались пальцы Эльбиз. Пока гадал, чем помочь, – спас Сибир. Почувствовал, сдвинулся на полшага. За его плащом царевна вмиг выдернула злополучную нитку.
– Добрый сын Сиге, чьей мудрости мы доверяем, присоветовал нам обратиться к тебе, матушка Алуша, – говорил между тем Эрелис. – Нам кажется, беседа с тобой пойдёт сестрице на пользу. Ступайте поворкуйте вдвоём.
Ознобиша с дядькой Серьгой вновь ухватили полнотелую боярыню под локотки. Зяблик видел, как неохотно, изломив брови, отвязывала царевна основу от ножки стольца.
– А ты, райца, доску неси, – сказал Эрелис.
Царевны Андархайны принимают подданных, сидя за рукодельем. Царям и царевичам пристало обыгрывать супостатов сперва на доске для читимача, после в беседе, а там уж и в поле; даром ли название игры толкуется как «маленькая битва». Покамест Эрелис, как ни трудился, с молодым советником тягаться не мог.
Ознобиша знал ненависть своего господина к игре. Вынужденный отдать сестру на мучение Харавонихе, Эрелис хотел сам себя наказать.
– Больно узенькая лавочка у тебя, дитятко, – оглядевшись в опочиваленке Эльбиз, ласково попеняла боярыня. – А с девками-красавицами пошептаться? Тайны сердечные выслушать?
Царевна уселась на своё ложе. Горстями стиснула одеяло. Невольно фыркнула:
– С этими?.. Они в добычный ряд для меня боятся сходить.
– В жестокие времена мы живём, – усаживаясь напротив, вздохнула наставница. – Мои-то до?чушки вдали от грубости выросли. Даже не ведают, где этот ряд и что там продаётся.
Эльбиз ответила, глядя в сторону:
– У нас память родительскую украли. Мы… Мартхе туда ходит, вдруг что всплывёт.
– Тяжко было тебе, дитя, без матери подрастать, – сделала свой вывод боярыня. – Вот уж скоро своим очагом заживёшь. Гребешок небось прятала под подушку, чтоб суженый показался?
– Было раз… – неохотно созналась девушка.
Харавониха так и подалась вперёд:
– И как? Приходил косу девичью расчесать?
– Не трогал он мою косу! – возмущённо отреклась Эльбиз. – Он… ну…
Боярыня прижала пухлую ладошку ко рту, глаза округлились.
– Неужто обидеть норовил?! Валил, мял-тискал?..
– Не меня, его обижали, – пробурчала Эльбиз.
Боярыня нахмурилась, не поняла:
– Как это?
– Меня другие люди прочь вели, а в него каменье метали.
– А ты что же?..
– А я, – Эльбиз собралась со вкусом рассказывать, – хвать в обе руки что попадя – и на них! Хар-р-га!
Вскочила, показала. Врагам явно не поздоровилось.
– Спаси Владычица, дитятко! – отшатнулась боярыня. – Иное пытаю! Случилось ли тебе во сне лицо его румяное целовать, уста медовые искать, тело молодецкое нежить?
Царевна задумалась. Не было там ни румяных щёк, ни медовых уст… ни прочей ералашины, о которой громким шёпотом судачили девки. Было неловкое пу?галище, то ли мохнатое, то ли пернатое… Расплывчатое в потёмках и совсем без лица, лишь глаза искрами… А её, Эльбиз, утягивали прочь с попрёками, с перекорами: разлетелась! Свою честь забыла, братниной не соблюла!.. Она вырывалась, а бедное страшило ползло к ней, руку тянуло… Да не то чтобы руку, а лапу, что ли… клешню…
– Какие тут поцелуи, – вырвалось у царевны.
– Вот это славно, дитятко, – обрадовалась боярыня. – Тебе следует понимать: праведность Андархайны не ведает любострастия.
Эльбиз нахмурилась:
– Это как Тигерн с Тайей? Которые от гордости померли?
– Ты всё очень правильно разумеешь, дитя. Не в пример распутным простолюдинкам, ищущим радостей плоти, наши дочери приходят к мужьям в целомудрии и живут с ними честно, разнузданной похоти вовсе не предаваясь. Ты, дитя, взрослела с людьми подлых кровей, но к царскому золоту грязь не липнет. Даже сны твои остались чисты!
