связанную основу. Ребята на удивление загорелись, разохотились в дружину, что твёржинцы, что затресские. Ввадились собираться у озера на полпути между деревнями. Пошёл разговор о железном оружии, о мечах.
«Это ж Синяве кланяться! До костра погребального не отработаешь…»
«Ещё меч тебе. Рогатину наточи!»
«С топорами хороши будем пока. С луками…»
Привычным оружием каждый управлялся неплохо. Только не влекло оно, не тянуло из повседневности за воинский окоём.
«А щиты? Щиты сладим какие?»
Заспорили, круглые или капелькой. И насколько большие.
«Во-от такие! – растопырил руки Велеська. – Да чтобы длинные!»
Гарко окоротил мальца подзатыльником:
«Войдёшь во все года, тогда спросим. Не салазки ладим, чтоб с вала кататься!»
«Длинный щит, он для вершника, ногу заслонять, – сказал Светел. – Пешему не способен».
«А из чего? Кожи с воском поди напасись! Венцы железные…»
«Зачем кожу? Сплетём!»
«Вот ещё, – огорчился Небыш. – Без того за станом уходишься, гусли в руки взять недосуг…»
Гарко уже чувствовал себя воеводой. Ответил надменно:
«А у нас в Твёрже бают: кто хочет, творит. Кому лень, у того на всё отговорки!»
Небыш надулся, возревновал. На очередное молодецкое сходбище, поди, явится со щитом получше иных.
«А знаменье какое на щитах понесём?»
Тут все были единодушны:
«Калач!.. Ойдриговичам подавиться!»
Позади тихо открылась дверь. Светел встал, поклонился:
– Пожалуй, бабушка.
Корениха плотней запахнула тёплую душегрею, подошла, осмотрелась. Увидела на полице андархский уд, повеселевший, со склеенной шейкой, с новыми струнами. Ишутка уже примеривалась к нему, училась играть. Не стыд девке, это ж не гусли.
– Над чем засиделся, Светелко?
«Заругается. Скажет, добрый припас на пестюшки перевожу…»
– Щит плету, бабушка.
«…Семь работ неисполненных сыщет. Спать выгонит, чтоб с утра лишку поваляться не норовил…»
Ерга Корениха нагнулась, тронула белую вицу, ещё влажную, тёплую из кипятка. Сколько ни распаривай – как есть железные прутья. А внучек управляется, один прут с другим повивает.
– Возьми на руку, – велела она.
Светел на миг даже растерялся. Оплошку в работе нашла? Вместо ремней у него был привязан к опругам кусок старой верёвки. Светел бросил ужище на локотницу. Стиснул деревянную рукоять, покраснел, выпрямился перед бабкой.
Корениха долго смотрела на внука. Упрямого, хмурого, широкоплечего. Светел затевал уже не ребячьи разговоры о воинстве. Семя давало росток, слова обретали плоть. Мальчонка стал делателем. Воля матери, всё желавшей видеть в нём несмышлёныша, была больше не властна.
Корениха сама выпрямилась, приосанилась. Решилась:
– Поди со мной, Светелко.
Он оглянулся на Жогушку. Положил щит, прикрыл малыша старым кожухом. Пошёл за бабушкой в сени. Наполовину ждал – поведёт в большую избу, станет ругать. Корениха, взяв светильник, отворила дальнюю дверь. Здесь была малая изба, куда Единец Корень некогда отселил женатого сына. Всё с тех пор изменилось: семья, деревня, самый мир вокруг. Жизнь обитала в большой избе да в ремесленной; здесь давно уже не топили. Малая изба стала клетью, хранившей вещи прежних времён. Светел сюда запускал хорька-крысолова, и всё.
А ведь атя с мамой вот на этой лавке молодыми сидели. За руки держались, улыбались друг дружке… И огонь из печки подмигивал, рыжей бородой тряс…
Бабушка воздела свет, осмотрелась:
– Во-он в тот угол проберись, внученько. На лавку вступи.
Светел перелез лубяные короба. Разулся, встал на край лавки. Сиротливо отозвались под ногами голые доски, простывшие без уютных полавочников, без живого тепла.
– Корзины подвинь, – продолжала указывать Корениха. – Куль видишь?
