Однако не остановился, не повернул.
– Есть время увещаний словесных, – шагая рядом с ним, продолжал Крыло. – Но не теперь. Коли Ялмак пришёл и встал, его только сбивать. А у него одних отроков больше, чем всех вас.
Летень усмехнулся:
– Ты меня самого, брат Крыло, за отрока держишь? Какое задориться, когда нам дети Космохвостовы вверены?
– Зачем же идёшь?
– А по дружеству былому. Любопытство потешить. С твоего ухода, чай, не видались. Четыре года скоро.
Гусляр безнадёжно махнул рукой. Пошёл рядом.
У каждой дружины есть братская ставка. Тесная, просторная, волосяная, кожаная, расписная, попроще… Шатёр Ялмака был великолепен. Сверху – промасленная кожа, внутри – войлоки, многоцветные ткани. Раньше, поди, служил охотничьим домом красному вельможе. Или даже царевичу из младших. Шатёр стоял в заветери у глядной скалы. На вершине каменного зуба хлопало знамя, выпущенное из чехла.
При входе, нарочно распахнув меховые вороты, чтобы виднелись кольчуги, с копьями в руках стояли два отрока. Рынды весело приветствовали гусляра. Летеню загородили дорогу.
– Ты чьих будешь, чтобы отца-воеводу ради тебя покою лишать?
Летень остановился, усмехаясь углом рта. Крыло нырнул внутрь.
– Барышники скромней держатся, – напоказ рассуждал старший отрок. – И торговщина вся воеводе уже поклонилась.
– Горожан порядчики не пускают, а кощеи глаз не смеют поднять…
– Да он, верно, из этих! Коим зваться бы у нашего стола подбиралами!
– Крошек искать пришёл?
Летень не отвечал. Ждал, что будет. Дождался. Полог взлетел, вышагнул седоусый боярин. Витязь из тех, перед коими самый крикливый людской тор почтительно расступается. Перво-наперво он приласкал обоих рынд по затылкам, сбив меховые куколи на глаза. Даже не вполсилы, конечно. Просто чтоб знали. Шагнул к Летеню, крепко обнял:
– Сколько лет, брат!
– И у тебя, Оскремётушка, лишь рубцов прибывает, а силы не убавляется, – хрипловато проговорил Летень. – Все ли наши былого круга землю топчут? Все отзываются?
– Тех, кто не отзовётся, за хлебом-солью помянуть след… Идём, нечего на ветру без правды стоять.
– Много чего без правды ныне творится, – проворчал в бороду Летень. Пригнул голову, вошёл за старым товарищем внутрь.
Внутри ставки держали тепло две большие жаровни. Гордой жизни не спрячешь! Так дело пойдёт, купит Ялмак для братского шатра складной стол, браные столешники, узорочную посуду. И будут всю эту роскошь возить уже не лёгкие чунки, а большие нарты собачьи. Или вовсе болочок с оботурами. Тогда перестанет Ялмакова дружина летать проворной метелицей, как дружине положено. Будет ходить чинно, неспешно. Сядет где-нибудь в большом зеленце, городок сладит. А поджарую Щуку на знамени, глядишь, сменит добычливый Сом…
Против входа, у большой стены, замерли ещё двое рынд. Нужды в них на самом деле не было. Кто посягнёт на могучего Ялмака по прозванию Единожды Бьющий? С той поры, когда Летень последний раз видел его, воевода ещё взматорел, налился медвежьей могутой. Крыло сидел рядом, расстёгивал коробейку с гуслями. Летень вежливо поклонился:
– Ялмаку-воеводе, именитому Лишень-Разу, почтение и привет…
– И тебе, Летеню Мировщику, под этот кров поздорову, – прогудел в ответ низкий голос. – Не чинись, старый друг, присаживайся. Почествуй Божью Ладонь.
Это был один из славных обычаев Ялмака. На богатых стоянках, вроде теперешней, яства в его шатре выставлялись с рассветом, покрывались с закатом. Чтобы в охотку баловало себя воинство, уставшее затягивать ремни в долгом походе. И любезным гостям чтобы пира не дожидаться, а то ведь мало ли у кого какие дела.
Летень сел, как достоило, на второе важное место. Привычно поджал ноги. Белобрысый отрок, радуясь оказанной чести, поднёс знатному гостю подушки.
В глазах Летеня снова заплясали искры веселья.
– Щедра к тебе нынче Божья Ладонь…
Перед ним распадалась пластами толстая рыбина. Да не какая-нибудь вяленая треска, торопливо размоченная в походном котле и всё равно жёсткая, как ремень! Деревянное блюдо занимал медный окунь. Огромный, попавший в коптильню прямо из-подо льда. Благоухала в горшке особенная выскирегская завариха с птенцовым жиром и яйцами. Посредине красовались в плетёной корзинке целых три хлеба из настоящей муки. Царское лакомство, купленное не столько ради еды, сколько для чести, для любования.
Ялмак с хозяйской гордостью обозрел скатерть.
