– Чести много.
Он уже отодрал от лица «кровавый» потёк, но из ворота казались чёрные и зелёные тряпки. Тугому Бакунину луку хорошо лежалось в руке. Лебединых стрел в туле убавилось по числу Лигуевых ухорезов, не добежавших до зеленца.
– Я тоже мог перед ними из сугроба встать, – проворчал Злат ревниво. Коптелка предлагал ему сесть на второго быка, он с непривычки убоялся, теперь жалел.
Ворон кивнул, глядя через болото:
– Мог. А они могли стрельнуть с перепугу.
– А в тебя бы стрельнули?!
– А я от калёной стрелы крепким словом заговорённый.
Злат довольно насмотрелся на моранича за время похода. Принял бы на веру и ещё что похлеще.
– Дёготь горит, – глядя на страшное пламя, определил Коптелка. – Не впрок пошло краденое!
За болотом редел туман, съедаемый неистовым жаром. На старом поле толпой сбились погорельцы. Яростный свет стелился по снегу, наделяя их шаткими, невозможно долгими тенями. Ни ухожи отстоять, ни добро вытащить. Спасибо, выскочили живые!
Вот тяжело застонала, рухнула крыша. Лигуевичи отпрянули дальше, жар как будто метнулся в стороны по земле. Почти разом по всей длине вспыхнул тын. Загородил долгой крадой гибнущий двор.
– Отстроимся, – подал голос Улеш.
Коптелка передвинулся на уютной спине, ответил громко, уверенно:
– Не впервой.
Коряжинские выходцы с десибратовичами стояли плечом к плечу. Все они храбрились на бой. Теперь были рады: никто кровью не замарался.
Толстенные рассохи подпорных столбов, ещё видимые в огне, заваливались, распадались угольем.
Злат вдруг понял, что боится покинуть Ворона взглядом. Орудье тайного воина было завершено. Отвернись – растает в ночи, и следа не сыщешь. Уже теперь отчуждился, суровый стоял, незнакомый. Пристально разглядывал погорелую Лигуеву чадь, растерянно снующую за болотом. Не спешил снимать тетиву с лука.
– Порейки не вижу, – сказал он наконец.
– И я не видел, – подтвердил Коптелка.
– И мы, – на разные голоса отозвались ребята.
Да ну его, Порейку! Мысли Злата уже текли в будущее. Всё же к лучшему, наверно, что батюшка не исполнил угрозы, не отдал в котёл. Дикомыту теперь бежать домой, в Чёрную Пятерь. Как есть одному через Шерлопский урман, мимо Селезень-камня, мимо Истомища… А там, поди, опять на орудье, чтобы увенчать его кратким мгновением торжества. А потом снова.
Пока Владычица не поцелует где-нибудь на безвестной тропе, не укроет снеговым одеялом.
Коршаковичу тоже хотелось стоять с боевым луком в руке, наблюдать за смятением недобитых, но его удача в другом. Он наконец увидит Чаяну, и горе больше не найдёт к ней дороги. Оживёт промысел, вновь появится на купилищах земляной дёготь. Даже Порудница не заглохнет: хоть Улешке над ней старши?нство вручить… Сколько дел! И каждое – змей о семи головах. И каждое в черёд победи. А наградой – нежные руки, тёплые губы, топот детских ножек в избе…
Ворон подслушал его мысли.
– Будет то, что будет, кровнорождённый, – проговорил он негромко. – Даже если будет наоборот.
Песня о великом копье
Про себя Ознобиша был наполовину уверен: когда восторг и тревогу первых открытий в книжнице сменит бисер ежедневных трудов, с царевны станется заскучать. Озорнице и непоседе, знавшей по именам всех союзников «дяди Сеггара» и в особенности всех его недругов, – ей ли раз за разом подливать масло в светильник, трудить глаза, силясь отличить узор случайных потёков от прихотливого течения додревних письмён?.. Девичья ли забава – воссоздавать дела старины, испятнанные кровью и вероломством?
«Это мои отцы и матери», – сказала Эльбиз.
Они к тому времени разобрали уже достаточно. Ознобиша пытался предупредить:
«Их слава может оказаться не столь возвышенной, как мы все привыкли считать…»
«Это всё равно мои предки. Других не надобно».
«Но ты всяко узнаешь, когда я государю Эрелису разыскания поднесу…»
«Ты дурак, Мартхе! – рассердилась царевна. – Ну вот почему, как мне что полюбится, тотчас отнять норовят? Ещё ты начни меня за прялку засаживать!»
«Я дурак, – согласился Ознобиша. – Но ты лучше всех знаешь: отрока со стороны в дружину просто так не берут. Велят доказать, что впрямь иной жизни
