– Вы меня позабавили, дыбушата. Бегите себе.
Вода мёртвая и живая
У оружейников всё было как водится. Один пускал по голоменям таких птиц и зверей, что глаз не оторвёшь, но сами клинки, ради удобства чеканки, наваривал в три слоя. Железо, уклад и снова железо. То есть, по мнению Ознобиши, не для настоящего дела. Слоёный нож сам себя точит, но, случись рубить, переломится.
Другой источник подваривал хорошим привозным укладом врасщеп. Подобное лезо щербится, гнётся, но служит. Жаль, ни про какие цветы и листья кузнец слушать не захотел. Имя, доставшееся от дедов, было его ножам единственной прикрасой и славой.
Третий наторел очищать железо до струистых узоров, до чёрного серебра. Ознобиша показал надпись.
– Не стану портить красный уклад, – отрёкся ножевщик. – И так голомень травчатая, что ещё ты хочешь травить?
Он был кровный андарх, веснушчатый, широколицый. В седых завитках не до конца погас медный жар. Ознобиша снял руку с кошелька:
– А я слышал, древние буквицы от узорочного уклада родились…
– Это раньше письменный уклад искусны были варить, – величаво поведал кузнец. – Миновалось умение.
За спиной Ознобиши пискнул голос из-под надвинутого колпачка:
– На север посылать надобно, господин. Люди бают, Коновой Вен булатного художества не растлил…
– На север?.. – зарычал оружейник. Выхватил у Ознобиши заготовку, скрылся в ремесленной, бросив через плечо: – Через месяц придёшь! Если прежде справлюсь, сам тебя, изнорыша, разыщу!
– Хочешь, обратно другим ходом пойдём?
Не сознаваться же, что шёлковый платок самому помстился удавкой.
Царевна хмуро отмолвила:
– Брат с Сибиром каждый день на мечах. И я через день. Когда Невлин с Харавонихой отвернутся.
Ознобиша сам изведал руку царевича. Космохвост и дружинные витязи потрудились не втуне. А ещё за Эрелисом будет царская правда. И все Светлые Боги.
Вот только при мысли о Лихаре в ушах заводили вой плакальщицы.
Ознобиша покосился через плечо. Они едва оставили жаркий грохот ремесленных, но Эльбиз шла, зябко нахохлившись. Хотелось обнять её, утешить, согреть. Он предложил:
– Пошли Харлана Пакшу проведаем.
Однорукий харчевник был в перечне надёжных людей, некогда затверженном царятами со слов воспитателя.
– Я Харлана вечно забывала, когда дядя Космохвост выскирегцев приказывал перечесть, – поделилась царевна. – С подзатыльников еле-еле упомнила.
– С подзатыльников? – ужаснулся юный советник.
– За мои забудки брату доставалось. – Он перевёл было дух, но царевна пояснила: – А за его – мне.
Ознобиша похвастался:
– А меня над межевой ямой хотели пороть.
– Это как?
– Я младший сын, мне на корню бы сидеть. После Беды стали переселяться, землю от зеленца до зеленца наново межевать… Кто знал, что репу собирать не придётся!
– За что ж сечь?
– Как вас с братом, для памяти. Где межа, роют яму, кидают уголь древесный. Чтобы скоро не сгнил. И яма не камень, не передвинешь. Здесь мальчонку порют, велят крепче запоминать… У меня по отцу все памятливые были. – Вздохнул, добавил: – Жили долго.
Он тотчас пожалел о сказанном, да вылетело – не ухватишь. «Называется, возвеселить хотел! Когда наконец буду говорить красно, ладно и порно, как правдивый Ваан?»
Всход, выбранный Ознобишей, опять был не для дебелых мужей. Ступени теснились узким винтом. Светильнички выхватывали на стенах рыб, морских слизней, мякишей в завитых раковинах. Внуки мореходов рисовали со знанием дела. Выпуклые глаза, цепкие щупальца… Совсем как те, что мерещились Ознобише возле двери первого сына.
Он вдруг спросил:
– Невлин-то хоть был в том перечне верных?
– Был, – кивнула царевна.
– А Ваан?
– Нет.
