распаренный не меньше царевича. Качал головой, осматривал, пытал ногтем два «обтёсанных» меча, кинжал, боевые ножи. Опять всё потешное оружие у кузнецов направлять!
Едва войдя, Ознобиша припал на колени:
– Карай, государь, этот райца грешен тебе…
Братец Аро первым долгом посмотрел на сестру. Ознобиша не увидел, какой знак подала Эльбиз. Эрелис воздел руку:
– Вину, коли есть, потом доведёшь. Тут… грамотку одну прочесть надобно.
«Прочесть?!» Ознобиша был способен думать только об одной грамотке, подмётной, злосчастной. Эрелис добавил с непонятной усмешкой:
– Я просмотрел, да что-то не вник. Огласи, может, станет понятней. Чего и тогда не уясню, истолкуешь.
По его кивку Серьга принёс пачку ровных листов, снизанных верёвочкой в книжку. Странно! Эрелис явно чаял повеселиться.
Ознобиша начал читать, одержимый очень скверным предчувствием:
– «Вот краткая суть. Кровнорождённый был мною покинут в Ямищах здоровым и бодрым, вечером после гордого стола, равно как честная молодица и её предобрая матерь с чада и домочадцы, а за ними удатная дружина и ближники…»
Эрелис приподнял руку, веля остановиться:
– Как истолкуешь?
Ознобиша ответил с немалым облегчением:
– Думается, поход любезного тебе родича, сущего вне лествицы, завершился успешно.
– Дальше читай.
– «Из важного. Несомненно вскрылось злодейство, сгубившее доброго промышленника Бакуню, – продолжал Ознобиша. – Нам уже было известно, что в Шегардае заметили и признали суконник доброго мужа, купленный у тёмного маяка, рекомого Хобот. Изволением Правосудной случилось оному Хоботу, весьма терпящему нужду, быть нами переняту на краю Шерлопского урмана. Изведав на пытке великий страх, холопишко сей указал на Лигуя Гольца, владетеля Порудного Мха. Лигуй тот доброму мужу завидовал, только случай прикидывал, чтобы совсем извести, лихих людей навести…»
Вот тут Ознобиша икнул, охрип, замолчал. Поднял глаза.
Эрелис улыбался уголком рта. Ознобиша спохватился, стал читать дальше:
– «Прибывши к Десибрату Головне, человеку верному и доброму, по его же совету был оному Лигуишке также учинён великий страх…»
Из вороха грамот, скреплённых лыковой верёвочкой, тянулись родные сильные руки. Гладили по плечам, держали, приникшего, на весу.
– «С первой напужки он… Со второй…» – читал Ознобиша, а слышалось памятное: «Рубаху вздень, застынешь. Я тебе книжку принёс…»
Он больше не разумел слов, только внимал голосу братейки. «Я жив-здоров, – говорил Сквара. – Знаю, почему ты мне письма? не прислал. Злат всё рассказал, мы с ним о тебе каждый день толковали. А я догадался, что сказка про Златов поход твоих рук не минует. Вот, весточку подаю. Ещё мыслю, брат: истинно, видит нас Справедливая! Чаю, уже скоро встретиться приведёт…»
Даже вскинутую руку Эрелиса Ознобиша заметил не сразу. Государь смотрел в угол, где сестрёнка Эльбиз подсела к телохранителю. На зверской роже Сибира мешались страдание и благодарность. Великанище сидел на полу, запрокинув голову маленькой государыне на колени. Погрузив пальцы в густую рыжую бороду, Эльбиз нянчила его челюсть.
– Сильно грызёт? – У Эрелиса был голос человека, знающего сходную боль. – Почто не сказал? Я бы с Новком потешился.
Сибир виновато шевельнулся, открыл глаза.
– Это он буквы ленится повторять, – сказала царевна. – Зубной скорбью отговаривается.
Эрелис кивнул сестре, снова повернулся к советнику. Ознобиша стоял умытый живой водицей, часто моргал, пальцы стиснули берёсту, как братейкину ладонь.
– Государь…
– Теперь вижу, истолковал, – улыбнулся Эрелис. – Добро, будет с тебя. Сказку эту Ветер к письму приложил ради нашего уведомления. – Заметил, как подобрался Ознобиша. Пояснил: – Его письмо скучное. За подарки благодарит. Ученики, пишет, передрались, кому на Златово орудье идти. Но он, конечно, лучшего послал. Правдивый Ваан взял грамотку в писемник. Пусть видят потомки: мы дел правления не оставили и никого из родни заботой не обошли… Сказка твоего побратима ему не занадобилась. В подвалах места не хватит, если всякое празднословие собирать.
Царевна кивнула:
– Мы видели, какие труды он хранит. Мартхе целый день с ними загубил, из почтения к старцу. Я бы на первом заснула, к третьему – петельку свила!
Эрелис задумчиво проговорил:
– Дядя Космохвост сказывал, в родительском дворце книжница была преизрядная. И писемник – ещё с Ойдриговых деяний. Только не сбереглось. Значит, надо новое учинять. – Помолчал, встал, прошёлся. – Это был мой первый суд. Посему велю тебе, Мартхе…
Ознобиша преклонил колено.
