На подходах к «Пыжу» город постепенно превращался в деревню, даром что спрятанную за Ойдриговой стеной. Уличная мостовая сменялась узенькими мостками. Сплошные заборы – плетнями из жердей и толстых стеблей, нарезанных в ближайшей куговине. Постепенно пропали уличные светильники…
На крылечке Верешко помедлил. Несколько раз, как перед последним прыжком, вдохнул зябкую сырость, долетавшую с Воркуна. Поднял голову к мреющим облакам… Что ждало внутри? Новая оплеуха с пьяным рёвом: «Так-то ты отца чтить вздумал, щенок?» Вовсе бесчувственное и недвижное, сокрушительно тяжёлое тело – поневоле задумаешься, отчего тележку не взял?..
Корень страха в безвестности. Когда доходит до дела, всякая боязнь отбегает. Верешко потянул дверь.
Наружу ринулся густой кислый смрад несвежего пива, перегорелого жира, похмельного дыхания… В уши ворвались шум, хохот, пение, ругань, стук игральных костей. Сквозь мерцающий угар в сторону Верешко обратились бледные, размытые пятна.
– Затворяй дверь, сучий выкормок, тепло упускаешь!
– Молочишко дальше улицей продают!
Верешко попятился, чуть не выскочил вон, но из-за ближнего стола уже полезло большое, лохматое и свирепое.
– Кто Малютино детище бесценное лаять осмелился? Сын к отцу пришёл, совету вашего не спросил!
У Верешко толкнулся в груди горячий комок. Парнишка бросился вперёд, обхватил валяльщика поперёк тела:
– Отик! Отик…
Больше ничего выговорить не смог. Убоялся расплакаться. Малюта сгрёб его, вмял щекой в засаленный, некогда нарядный кафтан:
– Пойдём, сын! Пойдём скорее домой! Недобрые они тут… – И опрокинул в рот остаток из кружки. – Сторонись, душа! Оболью!..
За столами начали смеяться. Верешко ничего кругом не видел, не слышал и замечать не хотел. Отец обнимал его. Они шли домой.
Малюта величественным движением высыпал на стол горсть медяков. По мнению Верешко – слишком щедрую, но это тоже не имело значения. Отец держал его за плечо, на лбу отпечаталась петлица с пуговкой от родного кафтана. Ничто во всём свете больше не имело значения.
Дверь бухнула за спиной. Отсекла хмельной гомон кружала, оставив отца с сыном в объятиях очищающего дождя. Даже ветер, грозивший выдуть из- под заплатника остатки тепла, казался Верешко ласковым, полным уверенных обещаний.
– Завтра встанем пораньше, – рассуждал Малюта. Язык лишь чуть заплетался. – Ремесленную отмоем… Всё, сын, надоело мне по чужим застольям усы в пиве мочить. Хватит! За дело браться пора. Жёлудя с Рощинкой назад позовём… не бросят они Малюту… не бросят…
Впереди, в непогожей мгле, всё ярче разгорались светильники. Скоро угол Клешебойки и Вторых Кнутов. Там и домой прямая дорога… ну, почти…
– А вработаемся, – продолжал Малюта мечтательно, – серебра настяжаем… раба прикупим, слышь, сынище? Раба! Чтобы веселей дело шло… чтобы не сбежал, как вольные, при первой невзгоде…
Против света вдруг выросла невысокая серая тень. Потом ещё одна и ещё… потянулись цепочкой.
Камышнички!..
Да не взрослые босомыки – ребятня. Безжалостные волчата. Раздеть пьяницу, плетущегося из кружала. Обобрать сверстника, сумевшего раздобыть грошик и немного еды… Верешко, уже мысленно выкладывавший на домашний стол честно?й Озаркин хабарик, споткнулся, застыл. Кругом вновь сгустилась холодная тьма, дом стал далёким, как недостижимые тучи. Малюта наткнулся на сына, тоже остановился. Невнятно, безразлично спросил:
– Что… что?
Верешко мельком покосился. Отец ещё как-то стоял, но глаза уже слиплись. Верешко вылез из-под его руки, сделал шаг, заслонил. Он был готов принять бой, только не спешил бросать узелок с ужином. Не хотел пачкать без толку.
Он не поверил глазам, когда тени, возникшие впереди, безмолвно растворились в потёмках. Владычица явила чудо. Алчная стайка убралась, не тронув беззащитных прохожих. Верешко оглянулся. Отец сидел под стеной. Похрапывал, свесив мокрую голову.
– Отик, вставай! Пойдём!..
Возиться пришлось долго, Верешко хотел уже снова отодрать его за уши, но Малюта замычал, перевалился на четвереньки. Поднялся.
С горем пополам одолел десяток шагов… Снова свалился…
Уже недалеко было до перекрёстка, где брала начало улица Третьих Кнутов, когда по лужам прошлёпали близящиеся шаги. Решительные такие, уверенные. Уж точно не воровская походка. Верешко даже обрадоваться успел. Оглянулся…
К нему подходили двое в одинаковых синих свитах, унизанных бисеринками влаги. Красные околыши колпаков едва угадывались в темноте.
– Попался наконец! – сказал один.
«Угрюм… венчик бисерный… весь день, значит, искали?!»
Второй засмеялся.
Верешко узнал обходчиков. Первым топал Жёлудь, былой работник Малюты. За ним – тот самый Киец, младший сын кузнечного старшины. Оба ходили черёдными в городской страже, когда ремесло позволяло.
– Дяденьки… – начал Верешко. Хотел подняться с колен, раздумал. Голос пропал, почему-то стало очень трудно глотать. – Дяденьки… отика не троньте…
