Татьяна Михайлова демонстрирует, как в российской культуре гламур приобретает функции главной и центральной символической власти, в том числе вбирающей в себя и власть политическую. Утверждение российского гламура также совпадает со сменой идеологического вектора с демократического на неотрадиционалистский[238]. Хорошим примером этой трансформации являются романы Оксаны Робски, в которых описывается жизнь в роскошных московских пригородах. В произведениях писательницы отражены намеки на новые социальные ожидания, тесно сплетенные с государственной идеологией. В каком-то смысле Робски переводит императивы этой идеологии на язык человеческих историй. В мире ее романов социальная мобильность женщин воображается возможной посредством обмена доведенной до совершенства внешности на доступ к богатствам мужчин.
Женские персонажи книг Робски никогда не подвергают сомнению факт собственной экономической зависимости от мужей и любовников, напротив, они используют эту зависимость как прямой путь к получению власти и контроля над теми, кто менее удачлив, чем они [239]. Мужчинам в этом мире высокое общественное положение «дается от природы» — им не нужен социальный лифт, они и так находятся на самом верху иерархии. Представители других социальных групп едва ли попадают в объектив Робски. Точнее, под определение «мужчины» попадают только обитатели верхушки социальной пирамиды. Само слово «мужчина» в этой системе знаков описывает скорее классовую, нежели гендерную или биологическую принадлежность.
В сумме, идеология традиционного гендерного разделения, культура гламура и рынок женских тренингов, опираясь на доктрины советского гендерного режима, конструирует новых гендерных субъектов, парадоксально дистанцируясь от советского опыта. Адепты идеологии «традиционных семейных ценностей» часто используют риторический прием отчуждения, объясняя хрупкость советского брака тем обстоятельством, что советские женщины были переутомлены, взваливая на себя непосильное бремя. Вместо этого современницам адресуются практики, представляющие собой техники йоги и НЛП в различных комбинациях, которые должны помочь им «вспомнить о своей истинной женской слабости».
Таким образом, если советский императив гендерной бесконфликтности стремился убедить женщин принять двойную нагрузку как естественную обязанность, а социальная политика помогала реализовывать «контракт работающей матери», то постсоветская идеология «традиционных ценностей», функционирующая в рамках неолиберальных сокращений помощи семьям, внушает современницам, что двойной нагрузки можно избежать, «найдя правильного партнера». По сути, общая идея состоит в разгосударствлении функции патриарха и передаче ее в руки отдельных мужчин.
Производство новых гендерых субъектов совпадает и с возникновением новой логики осмысления личности. Процесс перехода к рыночной экономике в постсоветской части мира означает также и переход от коллективного определения смыслов и желаний, характерного для социалистического строя, к индивидуализации как капиталистическому феномену. С распадом СССР место коллективных идеалов и целей занимают ценности личного счастья и удовлетворения. Идеология индивидуализма обращается к новому типу субъективности, адресуясь на языке популярной психологии и психотерапии. В этом контексте бум психологических тренингов также не является уникальным местным феноменом.
Ульрих и Элизабет Бек полагают, что популярность психологического консультирования и разного рода эзотерических услуг во всем мире вызвана «тиранией возможностей», с которой сталкиваются индивиды в условиях глобального капитализма, освободившего людей от предписанных сценариев жизни. Рынок психологического консультирования дает иллюзию возможности выбрать единственно верную стратегию жизни среди многообразия вновь открытых жизненных опций, в идеале избегая самого выбора[240]. Встревоженные невозможностью стабильности современники, но в большей мере современницы с готовностью доверяются профессионалам мистических практик и различного рода личного консультирования, обещающим освобождение от вопроса, который ставит идеология индивидуализма: «Кто я и чего я хочу?» Однако исследователи обнаруживают, что многообразие предложения на рынке консультирования лишь укрепляет замешательство, поднимая все больше новых вопросов, на которые нет ясных ответов[241].
На мой взгляд, еще одной причиной востребованности женских тренингов в постсоветских странах является особая бизнес-модель, основанная на внушении потенциальным клиенткам идей их ущербности и обещании избавления от «недостатков». В качестве иллюстрации своего тезиса приведу фрагмент из рекламы курсов для женщин под названием «На самом деле я умная, но живу как дура»[242], в котором автор применяет узнаваемую стратегию обесценивания и запугивания:
…Ты сама заработала себе на квартиру. Когда не хочется готовить, ты едешь в ресторан одна. Или берешь с собой своих незамужних подруг. Ты отлично проводишь время за границей. Жизнь удалась, и ты большая молодец! Мама может тобой гордиться.
…А ты помнишь, когда последний раз ты чувствовала себя настоящей женщиной? Цветы, восхищенные взгляды, комплименты? Когда ты ощущала, как твой возлюбленный держит тебя за руку, смотрит с обожанием в твои глаза. Как он нежно целует тебя, так что ты теряешь контроль, и в твоих мыслях остается только Он, твой единственный мужчина. Если тебе трудно это вспомнить или невозможно представить, то пора что-то менять!
…Ты еще думаешь, стоит ли идти? Те, кто решился, уже получили свои результаты: они вышли замуж. Мужчины дарят им дорогие подарки. У них улучшилось качество секса. Многие бросили курить и похудели…
Этот фрагмент представляет собой образец стигматизирующей риторики нового уровня. Очевидно, рассчитывая привлечь наиболее
