У нее получилось.
Впервые Август убил человека случайно.
Он появился – родился, возник – в той школе с черными пластиковыми пакетами для трупов и обеспокоенной женщиной, которая пыталась заслонить от него эту картину, пока кутала его в свою кофту и вела к машине. Автомобиль привез его в здание, откуда других детей разбирали родственники. Но у Августа не было семьи, и он знал со странной глубочайшей уверенностью, что ему не следует здесь находиться.
Ему удалось улизнуть через черный ход в переулок.
А затем он услышал музыку, первую прекрасную вещь в этом уродливом мире, как сказала бы Ильза. Мелодия была слабой и зыбкой, но достаточно громкой, чтобы следовать за ней, и вскоре Август отыскал ее источник: усталого мужчину, который сидел на деревянном ящике, закутавшись в старое одеяло. Он возился с инструментом, и Август шагнул к нему, зачарованно глядя на тень мужчины. Она вольготно раскинулась на стене и шевелилась, даже когда ее хозяин не двигался.
Она оказалась многорука и зубаста.
Внезапно мужчина выставил инструмент на свет.
– И кого же угораздило выбросить скрипку? – пробормотал он.
В том здании, куда свозили детей, Августу дали упаковку печенья и пакет сока. Еда была для него совершенно безвкусной, поэтому он спрятал ее в карман кофты той женщины. Август достал печенье и сок и предложил все незнакомцу. Угощение понравилось мужчине: он жадно его проглотил и уставился в небо.
Август тоже посмотрел вверх. Наступали сумерки.
– Шел бы ты лучше домой, – буркнул мужчина. – В Южном городе небезопасно по ночам.
– У меня нет дома, – ответил Август.
– И у меня тоже, – пожаловался мужчина, выронив скрипку. Та упала с ужасным звуком, но не разбилась. – Я поступил дурно, – прошептал он, и тень судорожно задергалась. – Очень дурно.
Август присел, чтобы поднять инструмент.
– Все будет хорошо, – прошептал он, и его пальцы сомкнулись на деревянном грифе.
Он не помнил, что случилось дальше. Или, точнее, помнил, но не как череду событий, а как вереницу фотоснимков и пропуски между ними. Вот он держит скрипку, проводит большим пальцем по струнам. Свет. Тьма. Музыка. Умиротворение. И мертвое тело.
Спустя некоторое время его нашел Лео.
Август сидел, скрестив ноги, на том же самом ящике и теребил струны, а труп лежал у его ног с разинутым ртом и выжженными глазами. Августу потребовалось немало времени, чтобы осознать крайне важную вещь, произошедшую в промежутках между светом и тьмой.
– Мистер Осингер! – произнес он, заходя в квартиру 3Б.
Кейс скрипки зацепился за шаткую стопку бумаг, и те рассыпались. Альберт Осингер отчаянно пытался забраться по узкой лесенке наверх, но хлам на ступенях мешал ему набрать скорость. Август не стал утруждать себя погоней. Он открыл футляр и извлек оттуда скрипку с отработанной непринужденностью.
Положив ее на плечо, Август уперся в гладкое дерево подбородком. Его пальцы послушно легли на струны.
Он вздохнул, поднес смычок к скрипке и извлек первую ноту.
Стоило Августу начать играть, ему тотчас полегчало. Головная боль ослабела, жар улетучился, напряжение покинуло мышцы и звуки выстрелов, превратившиеся в непрестанный шум помех, прекратились. Мелодия сорвалась со струн и закружилась по комнате. Музыка была негромкой, но Август знал, что она настигнет свою жертву.
Август услышал шаги Осингера: мужчина уже спускался с лестницы.
Август продолжал играть. Осингер приближался к Августу размеренной поступью. Музыка притягивала его.
Песня нырнула, взмыла и закрутилась в спираль. Август отчетливо представлял себе людей, рассеянных по зданию – они замирали, а их души могли покинуть бренные тела в любую секунду. Большинство из них были яркими, но неприкосновенными. Август зажмурился. Теперь Осингер находился рядом с ним, но Августу не хотелось прекращать играть. Он хотел завершить песню – ему никогда не выпадало шанса ее закончить! – однако позволил мелодии оборваться. Ничего не поделаешь!
Когда Август открыл глаза, Альберт Осингер смотрел на скрипку. Его тень даже не шелохнулась. Его душа просвечивала сквозь кожу красными всполохами.
Август положил скрипку и смычок на кресло. Осингер уставился на Августа широко распахнутыми глазами.
– Когда это случилось впервые, я был на мели под кайфом, – внезапно признался он. – Я никогда прежде не держал оружия в руках. – Слова лились потоком, и Август не перебивал Осингера. – Я нуждался в деньгах. Я и не помню, как застрелил их. А второй раз… – Мужчина мрачно усмехнулся. – Да, я знал, что делал, судя по количеству пуль. Я нажимал на спусковой крючок, но дрожал, как ребенок. – Улыбка сделалась шире. В тусклом свете она
