золотые зубы.
Верхняя часть его измятой шелковой пижамы распахнута до выпирающего живота. Я отвожу взгляд от густых светлых волос на его груди, которые находятся примерно на уровне моих глаз и от вида которых мне, откровенно говоря, становится тошно.
– Должен сказать, ты выглядишь не лучшим образом. – Он откидывает назад седеющие светлые волосы со своего когда-то симпатичного лица, которое теперь стремительно увядает. – Что ты опять пытаешься учудить, а? Или, лучше сказать, – усмехается он, – что ты еще
Я смотрю на тонкие синие сосуды на его носу и с какой-то животной неприязнью вспоминаю о том, как сильно я ненавижу этого человека, который умеет только одно – делать деньги на талантах других людей.
– Где Сид? Где Полли? И где моя мать?
– Твой ангелочек? – Он распахивает дверь. – Тебе лучше зайти.
Я едва не вбегаю в его пентхаус, крича:
– Полли! Полли!
На модном стуле в углу я вижу плюшевого медвежонка, и мое сердце подпрыгивает от радости. Я подбегаю к первой двери, распахиваю ее и…
Рандольф, стоя позади меня, смеется:
– Они не здесь, дорогая Лори.
– Что ты имеешь в виду – «не здесь»? – спрашиваю я, резко поворачиваясь к нему.
– Они уехали отсюда не меньше часа назад. После этого я пытался поспать, но у меня ничего не вышло.
Я смотрю на него, а затем замахиваюсь здоровой рукой и изо всех сил бью его по лицу. Я вкладываю в этот удар весь тот гнев и все разочарование, которые я испытала за последние двадцать четыре часа, за последние несколько месяцев и несколько лет, и поэтому он получается таким сильным, что пожалуй, больнее мне, чем Рандольфу. Тем не менее я ликую, хотя и ожидаю, что он ударит меня в ответ.
Но он этого не делает.
– Ты, сучка! – Ошеломленный, он хватается за свою покрасневшую щеку, и его голос становится уже не таким вежливым. Да и сам он на глазах превращается в обычного склочника и хулигана, каковым, в общем-то, и является. – Ты меня
– Как ты смеешь смеяться? Как, черт тебя побери, ты смеешь смеяться надо мной? – Я начинаю метаться по квартире, открывая одну за другой все двери и пытаясь найти Полли, Сида и свою маму. А еще я пытаюсь найти следы того, что здесь творилось. – Я сходила с ума. Где, черт побери, Полли? Где они все?
– Сид их увез. Что у тебя за неврастения, ты, психопатка?
Он рассматривает свое лицо в зеркале: на нем отчетливо видны следы моих пальцев.
– Ты позволил Сиду их забрать?
– Ну конечно, я позволил ему их забрать. Полли ведь и его дочь тоже. – Затем он добавляет со злостью в голосе: – Просто напоминаю тебе об этом, если ты вдруг забыла.
Но он не может уязвить меня этой насмешкой.
– Но почему… – Моя рука совсем разболелась. – Почему они вообще оказались здесь?
– Потому что он попросил меня их забрать.
– Сид попросил? Сид попросил
– Да. Сид попросил.
Я пытаюсь переварить эти слова. Рандольф тем временем идет к шкафу для напитков в стиле Людовика XVI, наливает себе виски и залпом выпивает. Несмотря на его самоуверенную манеру держаться, его большая мясистая рука слегка дрожит. Я слышу, как горлышко графина стучит по краю бокала.
– Налей и мне, – говорю я и протягиваю к нему свою ноющую от боли руку. – Пожалуйста.
– Хм! – Он смотрит на меня, а затем выполняет мою просьбу. – Я не собираюсь с тобой спорить. Ты сильнее, чем выглядишь.
Неужели я испытываю чувство зависти и восхищения, когда он вручает мне бокал? Это то, что производит на меня впечатление в его извращенном мире?
Выпив виски, я начинаю кашлять.
– Куда он поехал? – спрашиваю я.
– Не знаю. Наверное, домой.
Рандольф сейчас не смотрит на меня, и поэтому я ему не верю.
– Можно воспользоваться твоим телефоном? – Алкоголь уже проник в мой мозг, он поет в моих венах, журчит во мне.
– Конечно. – Он указывает на телефонный аппарат, стоящий на столе. – Давай, звони куда хочешь. А я пока что-нибудь надену.
Набирая номер Сида, я смотрю на висящую на стене картину Хёрста[59], которая очень даже подходит для
